Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый

Дверь на кафедру была приоткрыта, в коридор била тоненькая полоска света. Данька осторожно постучал, но никто не отозвался. Он вздохнул и попытался собраться: сейчас, когда дело уже почти сделано, искушение отступить было особенно велико. Черт – как неудобно, как неприятно. Он неловко повернул ручку и легонько подвинул дверь; тут же пришла спасительная мысль позвонить научруку и прийти в другой раз; да, зря он об этом не подумал… Надо было заранее договориться о встрече. Решение прямо просилось, легкое и относительно приятное – прикрыть дверь обратно, пробежать по коридору, вылететь на солнце. Еще на пару недель вздохнуть спокойно. А военкомат? – напомнил себе Данька. Не, дорогой, ты же сам говорил, что унижаться не планируешь. А военкомат?..

Ординатор тоже присмотрелся к снимку, присвистнул.

– Н-ну, если б здесь перелом основания был…

– Тогда и разговаривать было бы не о чем, мда. Но все же картина странная. Первый раз такое вижу. – Михаил Павлович посыпал профессиональными терминами. Аванесян следил за его мыслью, чуть не взмокнув от внимания. Наконец в дверь постучали, вошла старшая медсестра. Завотделением прервал педагогический монолог и снова погрузился в задумчивость.

– Галина Владимировна, готовьте неизвестного к резекции шестерки. Операцию проведет доктор Аванесян, ну и я на подхвате…

– Ну что, проснулся? П-проснулся-встрепенулся… Лерочка, давайте я сам, – медсестричке. – Разомнусь хоть.

Каталка двинулась по коридору. Говорят, умирающие видят тоннель. Я прямо сейчас его вижу – только он почему-то квадратный и выкрашен наполовину в грязно-зеленый, наполовину в глухой белый цвет. Меня убили или это я кого-то погубил? Ничего не помню, кроме чувства непоправимого… Остановка. Свет. Обжигающе-холодные прикосновения, резкая боль в груди на остальном фоне кажется почти приятной. Блин, он так дышит – ах!.. и обрывается, – слышите, Рафаэль Леонидович? Сим-мптом прерванного вздоха. Эт-то-то понятно. Мне не нравится, что он п-присвистывает. Весельчак фигов. Кольцов с задранными кистями следит поверх маски, ждет. Лерочка, вызовите анестезиолога, – нервно командует Аванесян, – тут помимо новокаиновой нужна паравертебральная, может, и что-то еще, боюсь, мы не справимся, б-без обид. Т-ты не ссы, парень, я вот тоже повоевать успел. Фигово, что вы сами друг друга в-выпиливаете, родные-то люди. Вот кто тебя так, а? Гайтан я у тя срежу аккуратно, рядом положу, не бойся, Он всегда с тобой. Крестик тренькнул в кювете.

Дверь сама толкнулась в руку.

– А, Даниил Андреевич?

У стола вполоборота к нему стоял старенький профессор Грюнберг; дверь он подтолкнул тростью и теперь смотрел на Даньку – лукаво и благожелательно. Грюнберг уже давно не числился штатным преподавателем, но вел пару спецкурсов и на кафедру захаживал: всегда такой легкий и светящийся, будто не было на свете большего счастья, чем втолковывать молодым остолопам гуманистическую доктрину Эразма Роттердамского.

– Здравствуйте, Александр Николаевич, – сказал Ворон и почувствовал, как у него пересохло в горле: голос получился жалким и скрипучим.

– Давно не виделись, – улыбнулся Грюнберг. – Заходите, что ли…

На столе лежали теплые солнечные пятна, пахло книжной пылью. Все было таким хорошим, тихим и знакомым. Данька посмотрел на профессора; Грюнберг опустил глаза в открытую перед ним тетрадку, но у Ворона было ощущение, что тот чего-то ждет и не отпускает. Он вошел, прикрыл за собой дверь и остановился, не совсем понимая, что делать дальше. Грюнберг поднял на него глаза.

– Любови Игоревны сегодня нет. Кажется, она через неделю из отпуска вернется. Вы не могли бы сходить набрать воду… для чая?

«Травма» тридцать восьмой медсанчасти, как и вся больница, была на хорошем счету – все-таки она обслуживала не просто город областного подчинения, но целую атомную станцию. Сюда же привозили подстреленных бандитов, обмороженных рыбаков, дачников, по пьяному делу отхвативших себе бензухой пальцы, и вот таких беглецов от произвола офицеров и старослужащих – их тоже было порядком – благо, в/ч понатыкано по царскому-военному южному берегу – чуть не каждый второй лесок обнесен забором с колючкой и часовыми… После операции доктор Аванесян любил расслабиться коньячком в ординаторской и записать впечатления. Как половина врачей нашей страны, доктор Аванесян хотел когда-нибудь стать еще и писателем.

– Рафаэль Леонидович… позвольте вас на минуточку.

В помещение заглянул завотделением, уже одетый для улицы: в плотной дубленке с глухим серым воротником короткой гладкой овчины. Подобная его подчеркнуто-вежливая манера не предвещала ничего хорошего. Аванесян спрятал коньяк и вымелся в коридор.

– Вы за адамом своим смотрите вообще? Думаете, если имени нет, то и концов не сыщут?

– Чт-то такое, Михаил Павлович?

– Температурный лист посмотрите.