Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый

Вернувшись домой в четвертом часу ночи, он примостился на кровати с лэптопом. Полупьяный, сонный, обескураженный. В привычном окружении, недавно таком комфортном, он чувствовал себя пустотой, выпавшим звеном, лакуной.

До поры-времени ты смотришь новые фильмы, ходишь в правильные места и одеваешься как они. Не задумываясь, попадаешь в такт, все вокруг кружится, ты искренне интересуешься людьми и журналами, обещающими тебе отличный вечер, замечательный сезон и уникальный шопинг. Как все вокруг невыносимо прикольно! В поисках забвения можно прилепиться к собрату, вдвоем генерировать поле самообмана, с созданием которого перестал справляться в одиночку. Или загрузить себя работой, от звонка до звонка конвертировать жизнь в лавэ, городить вокруг огород товарно-статусных отношений. Или зарыться в культурный перегной, зажить червем, стараясь не замечать ничего вокруг. Любовь, семья, работа, культура и потребление как культ – тот же самый опиум, анестезия, воздвигающая спасительный барьер между человеком и тем, что, по одной версии, составляет его предназначение, а по другой – беду и грех. Яблочко от яблони, семечко осознания видимого мира, к которому все разумное и доброе не имеет никакого отношения, а вот вечное – вечное да.

– Альбигойцев своих опять начитался, а? Еретик несчастный, – в аське проснулся Витас. – Ощущаешь видимый мир как царство нечистого с рогами?

Данька улыбнулся в ответ.

– Вполсилы пока ощущаешь. На вот, ссылочку прочитай.

Данька машинально щелкнул по предложенной строчке. В новостях говорилось о молодежном параде на день рождения Москвы, об отмене военной кафедры и о формировании нового подразделения внутренних войск, призванного охранять покой жителей больших городов, бороться с терроризмом и отчасти заменить коррумпированных милиционеров.

– Слушай, а у вас здесь нормальные археологи есть? Ну, которые копают…

– А мы копаем! – донеслось из разных концов комнаты. И где ты видела нормальных археологов?

После еды – картошки с сельдереевым корнем и сушеным укропом, все томленое в печке, поверху жирная китайская тушенка, подтекающая желейной смазкой, после душного тепла и курева, впитывающегося сквозь поры, – сидевший по левую руку поисковик Сережа смолил махоркой, справа Бэрримор подумал и раскочегарил трубку, – после кисловатого глинтвейна типа компот, с вялеными яблоками за неимением цедры, Альку тихо и благостно повело. Ридли посматривал на нее из-под шапки дредов, весело; Оленька с Генрихом и Тессой тихо шептались, с их стороны то и дело доносились странные слова, вроде вышедшего из употребления английского обращения thee. Лажевский сидел на тканом половичке у ее ног, возился и бурчал, как кошак, норовил пристроить голову на колени. Алька не сопротивлялась; сквозь сумрак и туман в голове эти новые люди мелькали, как череда стоп-кадров: шелковые белесые волосы Лажевского, веером рассыпанные по ее обтянутым вытертым денимом коленкам; астеничный профиль парня по имени Ридли; танцующие в бешеной жестикуляции паучьи пальцы Генриха. Генрих, окруженный девушками, хорохорился, как это делают книжные мальчики, совершенно непривычные к вниманию. Время от времени кидал на Сережу в гимнастерке гордый и неуверенный взгляд; подбрасывал заковыристую английскую фразу, смешно коверкая произношение, и повторял – ву компране? Компране, – наконец сподобился Сережа, – ты же знаешь, я на таком английском не говорю… Только читаю. Генрих был доволен. Он обернулся к Оленьке и щелкнул пальцами. Включился Бэрримор, продул трубку, и, набивая по-новой, принялся разговаривать стихами. My heart in the highlands, my heart is not hear. Wherever I wonder, wherever I rove… Ридли дернул струны и провыл неожиданно низким голосом: – Вспомни мезозойскую культуру – у костра сидели мы с тобой. Ты мою изодранную шкуру зашивала каменной иглой.

– Большинство тысячелетиями прятало головы в песок, а избранные по этим головам ходили. Только так все и держится. Кем бы тебе хотелось? Как правило, остается еще несколько вакансий очевидцев, но они, как бы сказать… временные, что ли. Из аспирантуры-то вылетел?

– Да.

– Плохо дело. Скоро может появиться возможность живо поучаствовать в реальности. Не уверен, что тебе понравится. А приезжай ко мне в Амстер!

– На экскурсию по загнивающему Евросоюзу?

– Ну, он пока весьма комфортно загнивает. От нас можно и к лягушатникам; хоть посмотришь на предмет своих… культурологических изысканий.

– А оттуда – в Нью-Йорк… – написал Данька.

– По маме соскучился, гусар? Бугага.

– Охренеть как смешно. Я ее два года между прочим не видел.

– И меня…

Витька пририсовал улыбочку.

– Пидарские штучки свои оставь.

– Гомофоб.

– Я тебя тоже люблю нежно.

– Как Яна?

– Даже не спрашивай…