Лето на Парк-авеню

– Вы бы съездили домой, отдохнули, – сказала я, стоя в дверях ее кабинета; было еще рано, меньше пяти вечера, но почти все уже разошлись, не в силах сидеть и ждать своей участи. – Ну же, – сказала я, пытаясь убедить ее, что ничего страшного не случится. – И постарайтесь что-нибудь поесть.

Последние несколько недель оставили на ней свой отпечаток. Она похудела фунтов на пять, и для нее это было слишком. Она безучастно кивнула. Я обратила внимание на резкие очертания ее ключиц и грудной клетки.

Я помогла ей собрать портфель, в который она сложила новые статьи, требовавшие ее внимания, на август и сентябрь. Вопреки всему, она продолжала вкладываться в будущее «Космополитена». Защелкнув ее портфель, я подняла взгляд и увидела, что она плачет.

– Миссис Браун, вы как?

Я уже несколько недель не видела ее слез. Она покачала головой, ссутулившись.

– Я так устала, – она прислонилась к своему столу, словно ей было трудно стоять. – Кажется, я за всю жизнь еще так не уставала. И мне страшно. Я просто в ужасе. Если июль провалится, все это, – она обвела руками кабинет, подразумевая журнал и свою карьеру издателя, – накроется медным тазом, – она закрыла рот ладонями, словно сдерживая крик. – Ты знаешь, что я еще никогда ни в чем не проигрывала? Ни разу. Я была лучшей выпускницей в классе. Я не умею проигрывать.

– Вы и сейчас не проиграете, – сказала я, стараясь быть убедительной.

Она нахмурилась, глаза ее снова затуманились, и подбородок задрожал.

– Я хотела сделать что-то большое и важное для женщин.

– Но вы и так уже сделали.

Она покачала головой и выпятила нижнюю губу.

– Я не про книгу. Я про «Космополитен». Женщинам нужен этот журнал. Мне начхать на Бетти Фридан. Или Глорию Стайнем, которая ругает «Плейбой», нацепив на задницу кроличий хвостик. Ни одна из них – никто вообще из всех феминисток – не обращается к женщинам так, как это делаю я. Каждой девушке в этой стране нужно знать, что она не одна. Я была одна. Даже при том, что у меня была мама и сестра, все равно я была одна.

Она прошла по кабинету и плюхнулась на софу, заливаясь слезами.

– Миссис Браун. Пожалуйста. Все будет хорошо.

В последнее время она проявляла такую стойкость, что ее рыдания разрывали мне сердце. Я присела рядом, не зная, чем ее утешить. Она рыдала в диванную подушку, содрогаясь всем телом и бормоча что-то неразборчивое. Я ни слова не понимала и могла только гладить ее по спине круговыми движениями, как когда-то меня гладила мама.

Я продолжала гладить ее, чувствуя на ощупь ее лопатки и ребра, и она повернулась ко мне с вялой, грустной улыбкой. Она стала говорить, а по щекам у нее текли слезы.

– Я не хочу состариться. Не хочу превратиться в обычную старуху, всеми забытую, никому не нужную. Этот журнал должен стать успешным. Просто должен. А иначе что я здесь делаю? Я на самом деле верю, что пришла для этого на землю – издавать этот журнал, просвещать моих девушек.

Когда Хелен пришла в себя, я позвонила Дэвиду Брауну и попросила его приехать за ней. В таком состоянии ей нельзя было ехать автобусом, а вызывать такси она бы не стала – в этом я была уверена.

Я ушла с работы вскоре после Хелен, и в ушах у меня отдавались ее слова: «Я на самом деле верю, что пришла для этого на землю». Это заставило меня задуматься, зачем на землю пришла я сама. Относилась ли я к фотографии с той же страстностью, с какой Хелен – к журналу? Я видела, через что ей пришлось пройти, с какими сложностями и неприятностями она справлялась. Она мирилась с насмешками и одолевала одну проблему за другой, тогда как я трусила записаться на курсы фотографии. И тогда я поняла, что если собираюсь претворить свою мечту в жизнь, то должна быть такой же решительной, как Хелен, и делать все возможное, чтобы добиться успеха.

Когда я дошла до угла Бродвея и 57-й, рядом со мной притормозило такси. Заднее стекло опустилось, и я увидела серебристо-белые пряди, подхваченные ветром.

– Есть время пропустить стаканчик? Давай, забирайся.

Я открыла дверцу и скользнула на сиденье рядом с Элейн Слоун. От нее легко пахло «Виварой», сигаретами и джином.

– Меня пригласили на ужин, но не раньше восьми. Ты еще не была в «Сент-Реджисе»?

И мы тронулись с места, а через десять минут остановились на углу 54-й и Пятой авеню. Холл отеля «Сент-Реджис» напоминал мраморный дворец с таким количеством золота и хрусталя, что понятие «шик и блеск» обретало новое значение. Я последовала за Элейн, миновавшей шеренгу постояльцев, и мы вошли в бар «Король Кочан».

– Видишь это? – она указала на барочного вида картину над барной стойкой, протянувшуюся на всю ее ширину. – Это фреска «Король Старый Кочан». Я ее обожаю. Идем, сядем за стойку. Хочу, чтобы ты рассмотрела ее, – я никогда еще не видела Элейн настолько оживленной. – Я так рада, что наткнулась на тебя, – сказала она, заказав нам мартини. – Извини, но я начну отмечать, не дожидаясь восьми.

– А что вы отмечаете?

Мне не хотелось заострять на этом внимание, но, судя по всему, она начала отмечать еще до того, как села в такси.

– Я наконец-то доделала эту книгу, «Долину кукол».

– Она уже вышла?