Летящие дни

* * *

Качается мерзлый орешник,
Стучит на холодном ветру.
И я — неприкаянный грешник —
Опушкой иду поутру.

Блестит на дороге солома,
Деревья стоят в серебре.
И все мне, как прежде, знакомо
В пушистом седом январе:

Болотца замерзшее блюдце
И в теплом снегу — камыши…
Но только уже не вернуться
В прозрачную юность души.

Растаяла в годы скитанья,
Как этих дерев серебро,
Блаженная радость незнанья,
Начальная вера в добро.

И только по склонам бесснежным,
Где стога замерзший комок,
Еще не угасшей надежды
Струится наивный дымок.

1972

* * *

Холодный день на Иссык-Куле
И волны с просинью свинца!
Когда-нибудь забыть смогу ли
Полынный запах чебреца?

Как у высоких гор киргизских
Меня нежданно потрясло
В сухих плетнях, в оградах низких
С названьем Липенка село!..

И впрямь живут в семье единой
Потомки тех, кого сюда
В начале века с Украины
Вела суровая беда.

И все знакомо в поле черном —
Посевы, вербы, камыши…
Как будто я в родном Подгорном,
В степной воронежской глуши.

Вот только горы, что застыли
За планкой крайней городьбы…
А впрочем, горы тоже были
В нелегкий час моей судьбы.

На перепутьях горных тропок
И я судьбу свою искал.
Среди колымских круглых сопок,
Среди иркутских желтых скал.

И все сошлось в прибрежном гуле
На странной точке бытия.
Как будто здесь,
На Иссык-Куле,
И вправду жизнь прошла моя.

1972

* * *

Спугнул я зайца на меже
На предвечернем тихом поле.
И что-то дрогнуло в душе,
Как от давно забытой боли.

И вспомнился далекий год.
Послевоенный мокрый грейдер.
Седая ива у ворот.
Над пустырем холодный ветер.

И вспомнилось: иду босой,
Иду в поля по чернозему.
А дождь — сверкающий, косой —
На крышах вымочил солому.

И весь в окопах был покос,
За ним бурьян стоял стеною…
А сколько зайцев развелось
В полях, истерзанных войною!..

О, эти комья на стерне
И эта черная дорога!
И вдруг ожившая во мне
Та позабытая тревога!..

…А заяц прыгал через лен
И скрылся в низеньких ракитах.
Как будто он —
Из тех времен,
Из тех полей полузабытых.

1972

* * *
                   Ал. Михайлову

Еще не все пришли с войны.
Не все прогоны были сжаты.
Среди июльской тишины
Стояли сумрачные хаты.

И пожелтели огурцы
На приовражном суходоле.
И были сложены в крестцы
Снопы на бедном нашем поле.

Потом на глиняном току
Цепами женщины стучали.
И бесконечное «ку-ку»
Кукушки дальние кричали…

И ясно слышится теперь,
Как возле тока у колодца
Скрипел и плакал журавель
О тех, кто вовсе не вернется…

Открыты новые миры.
Покорены глухие дали.
Но журавель —
До сей поры —
Мелькнет вдали
Как знак печали.

И на любой тропе судьбы
Все вижу — явственно до боли, —
Как ровно сложены снопы
В послевоенном бедном поле.

1972