Летаргия

Обстоятельство это случилось с ним на прошлой неделе в одну из особенно душных ночей, когда он ему приснился довольно необычный и странный сон. И уже можно было и не обращать внимание на этот дурацкий сон, ведь всякому из нас, когда–ни будь , да и приснятся этакие странные и непонятные сны, о которых ну, никак невозможно позабыть, и которые уж, до того могут взволновать нашу душу, посеять в ней тоску и тревогу, да еще и поднять со дна такую мутную взвесь, в которой и сам черт ногу сломит…. И помянув про себя черта, Левин как человек верующий быстро перекрестился, и еще больше нахмурился, подумав, что уж, кого-кого , а этого персонажа ему-то с его чуткой ранимой душевной организацией и вовсе не следует поминать всуе! Но самое странное обстоятельство в этой истории, которое тревожило Левина, было то, что все свои сны он обычно не помнил утром, так как они имели свойство бесследно исчезать с его пробуждением, но этот странный сон так крепко засел в его голове, да и помнился до мельчайших подробностей. К тому же помнился не только сон, но и слова, которые он говорил, и что говорили другие участники. В общем сон этот так ярко запечатлелся в его мозгу , что все его персонажи и сейчас будто стояли перед ним, как живые. Чтобы разобраться со своим сном, Левин на день просмотрел в интернете несколько исследований на тему пророчеств и вещего сна и связанных с ним предчувствий, и убедил себя тем, что сон этот был навеян игрой фантазии, которая обычно существует у засыпающего человека и которая незаметно ускользает как будто на грани между жизнью и смертью, между явью и вечным покоем, и этот короткий миг забвения так похож на сладкий миг тихой смерти, когда в мозгу воедино сливается реальность и мечта, и который к счастью наутро благополучно заканчивается спокойным и здоровым пробуждением.

А снилось Левину вот что: будто находится он в своем рабочем кабинете в театре на втором этаже, сидит преспокойно за столом, и вдруг слышит, как в дверь его кто-то сильно стучит. И стук этот почему-то очень похож на грохот падающих камней со скалы. И от этого дикого грохота Левин вздрагивает.

Но тут дверь в кабинет распахивается, и появляется посетитель, в котором Левин не без удивления узнает давно умершего драматурга Александра Николаевича Островского. Следом за Островским как из-под земли перед глазами Левина вырастают Гоголь, Тургенев, Достоевский и Чехов. Все они одеты в судейские черные мантии и рассаживаются в высокие кресла напротив, и кто-то из них говорит ему, что они пришли его судить.

– Но за что? – вопрошает с недоумением Левин, и тут его взгляд сталкивается с гневным и осуждающим взглядом Островского, и он начинает неловко ерзать на стуле. Именно пьесы Островского он чаще всего использовал для своих последних и провокационных постановок, интерпретируя сюжет на свой вкус.

Он попробовал отвести глаза от сурового лица драматурга, но неожиданно понял, что не может это сделать, потому что глаза его как будто крепко прикованы к лицу Островского.

Обескураженный возникшей беспомощностью, Левин подумал: «А за что мне должно быть стыдно? Разве я совершил что-то ужасное, за что меня будут судить? И от чего у них такие ужасные и обличительные лица, как будто я совершил какой-нибудь грех или ужасное преступление? А какие у них взгляды, боже правый! Но ведь эти персонажи давно уже умерли, все они призраки. Так чего же мне их бояться?»

– Вы ставите на сцене пьесы, в которых присутствует пошлость и разврат. У вас, извините, по сцене полуголые люди прыгают и совокупляются, как в дешевом водевиле. Это вашими стараниями солидный прекрасный театр превратился в доходное место по извлечению коммерческой прибыли, что может быть ужасней? Прекрасный дворец Мельпомены, где должны царить искусство и добро – стал местом бесстыдства и разврата, – возмущался Островский.

– Но я не согласен с такой оценкой. У меня есть талант, я раздвигаю границы общепринятых тем и рамок пуританской морали, ищу новые смыслы и тренды времени. А когда нахожу, показываю зрителям. Я стремлюсь показать в поступках людей то, что им естественно и свойственно, но о чем не принято говорить в закостенелом консервативном обществе, моя задача – двигать искусство вперед и привлечь молодежь к культуре. Через пластику движений, через акцентирование на внешних формах и образах я нагнетаю человеческие страсти и эмоции, – и в этом нет ничего необычного, так делали многие художники и творцы в свое время. Так почему же они на меня ополчились? И все же придет еще мое время, когда меня оценит по достоинству все общество, а не только мои поклонники, и я достигну известности и такой же высоты в искусстве», – мысленно возразил ему Левин, потому что не мог говорить, и язык его будто прилип к гортани.

Островский прищурил глаза и жестко сказал: