Летающий класс

- Ули - чудесный парень, - сказал Джонни. - Он все еще самый маленький в классе. Но он уже совсем не тот, что раньше. Матиас целиком под его каблуком. И мы - остальные, пожалуй, тоже. Ули хоть и остался маленьким, но в нем обнаружилась такая сила, которой никто не может противиться. Ули сам-то этого совсем и не хочет. Но если он на кого взглянет, он сразу его покоряет.

- Он же тогда преодолел самого себя, - задумчиво сказал капитан. - А уж все остальное -это пустяки.

- Конечно, это так. - Я снова повернулся к Джонни:

- А ты все продолжаешь писать стихи?

Капитан улыбнулся:

- Да, он пишет и сказки, и драмы, и стихи. Может быть, ему можно послать что-нибудь вам на проверку? Не могли бы вы посмотреть?

- Железно! - сказал я. - Но я могу определить только результат, а не талант. Я только смогу сказать, можешь ли ты писать, а не сможешь ли ты когда-нибудь стать писателем. Это уже покажет будущее.

- Я буду ждать, - тихо проговорил Джонни.

«Терпеливый мальчик», - подумал я. Потом я сказал:

- А когда будешь в Кирхберге, прежде всего передай привет Юстусу и Некурящему.

- Так вы и их знаете! - озадаченно спросил Джонни Тротц. - И от кого же мне передать привет?

- От их берлинского друга, - сказал я. - Тут уж они сразу поймут. И мальчишкам - тоже привет!

- С удовольствием передам всем приветы! А вы пришлете нам книгу, если она напечатана?

- Я пошлю ее доктору Бёку, - сказал я. - А он, если сочтет это нужным, даст вам. Или только Мартину Талеру.

Затем мы протянули друг другу на прощание руки. И капитан со своим приемным сыном поспешили дальше. Джонни повернулся еще раз и помахал мне.

Теперь мне все-таки надо успеть на автобус номер один и добираться домой. Иначе макароны станут совсем холодными.

Мама моя немало удивится, если я расскажу ей, что повстречал Джонни Тротца с его капитаном!

КОГДА Я БЫЛ МАЛЕНЬКИМ

Ни одной книги без предисловия

ДОРОГИЕ ДЕТИ И НЕ ДЕТИ!

Друзья давно уже посмеиваются над тем, что ни одна моя книга, мол, не выходит в свет без предисловия. Мало того, были книги, к которым я ухитрялся писать по два и даже по три предисловия! Тут я, прямо сказать, неутомим. Пусть даже это дурная привычка — меня от нее не отучить. Во-первых, от дурных привычек всего труднее отучаешься, а во-вторых, я вовсе не считаю это дурной привычкой.

Предисловие для книги все равно что палисадник перед домом: оно одно из главных ее украшений. Конечно, существуют дома и без палисадничков и книги без предисловии;… простите, без предисловий. Но книги с палисадником… тьфу, с предисловием мне куда милей. Я совсем не желаю, чтобы посетители с бухты-барахты вваливались ко мне в дом. Ничего хорошего в том нет ни для посетителей, ни для дома.

Никогда не поверю, будто разбивать палисадник с цветочными рабатками, скажем, с пестрыми-препестрыми анютиными глазками, коротенькой дорожкой к крыльцу в две-три ступеньки, по которым поднимаешься к двери и к звонку, такая уж дурная привычка! Не спорю, многолюдные дома, даже семидесятиэтажные небоскребы, стали с течением времени необходимостью. Да и толстые книги, эдакие увесистые кирпичи, как видно, тоже. И все-таки, грешным делом, я по-прежнему всей душой привязан к маленьким уютным домикам с цветущими анютиными глазками и георгинами в палисаднике. И к тоненьким удобным книжкам с предисловием.

Может, все дело в том, что сам я рос именно в густонаселенных домах. Без всякого палисадничка. Мне палисадником был задний двор, а перекладина для выбивания ковров заменяла липу. Незачем над этим проливать слезы, да слез и не было пролито. Дворы и перекладины для выбивания ковров прекрасная штука. И я редко плакал и часто смеялся.

Однако кусты сирени и ветки бузины лучше и прекраснее, по-другому прекраснее. Это я понимал, еще когда был маленьким. А сейчас понимаю, пожалуй, и того лучше. Потому что сейчас у меня наконец появился палисадничек, а за домом — лужайка. Есть у меня и розы, и фиалки, и тюльпаны, и подснежники, и нарциссы, и лютики, и синеголовник, и колокольчики, и высоченная цветущая трава, которую поглаживает летний ветерок. А еще у меня черемуха, и кусты сирени, и два рослых ясеня, и старая, совсем трухлявая ольха. Даже лазоревки, синицы, коноплянки, поползни, снегири, дрозды, сороки и дятлы — и те у меня имеются. Иной раз я готов сам себе завидовать!

В этой книжке я собираюсь рассказать детям кое-что о своем детстве. Только кое-что, а не все. Иначе получится толстенная книга, какие я не слишком жалую, эдакий увесистый кирпич, а мой письменный стол в конце концов не кирпичный завод; и потом, не все, что выпадает на долю детей, годится для детского чтения. Звучит это странновато, но тем не менее так. Уж вы мне поверьте на слово.

Пятьдесят лет минуло с тех пор, как я был маленьким, а пятьдесят лет худо-бедно целых полвека (надеюсь, я не ошибся!). И вот в один прекрасный день я подумал: может быть, вам будет интересно узнать, как жили маленькие мальчики полвека назад (надеюсь, что и тут я не ошибаюсь).