Леопольдштадт

Лео. Вот тебе и «ух!». Пока Гитлер не напал на Россию, мы были в одиночестве. Я горжусь тем, что я англичанин, что я принадлежу к нации, которую все уважают за… сам знаешь… за честную игру, и парламент, и свободу всего, за приют для беженцев и инакомыслящих, за королевский флот, за королевскую семью… вы хотите меня устыдить. Но у меня не было выбора. Ах, я забыл, еще Шекспир.

Мне даже нравилось, что во мне есть еврейская кровь. С моей точки зрения, это как бы знак отличия… экзотический факт из моей прошлой жизни. Я знал, что еле уцелел благодаря Перси… на самом деле, сказочная жизнь, если вдуматься.

Роза резко встает. Ей нужно выйти из комнаты. Натан хорошо чувствует ее состояние.

Натан. Ну, он сел в другой поезд. И что теперь?

Лео. Я не хотел ее расстроить.

Натан. Самое смешное, что ты больше еврей, чем мы. Моя бабушка Вильма вышла за гоя, так что у Розы и Салли дедушка и бабушка – евреи только с одной стороны. Нацисты называли их «мишлинги», полукровки. Полуеврейки. Более чем достаточно по нюрнбергским законам. Я еврей на три четверти. А вот ты полная катастрофа. Возьми еще пирожное.

Лео. Хорошо. Много евреев вернулось, как ты?

Натан. Немного. Но некоторые вернулись. Несколько тысяч евреев вообще не уезжали, а продолжали жить подпольно, с женой или мужем – гоем. Их называли подлодками. Нас слишком мало, чтобы политики с нами считались. У бывших нацистов гораздо больше голосов – может быть, полмиллиона, – и ни одна партия не хочет оттолкнуть их от себя. Защищать права евреев – политически гиблое дело. К нам лучше относились при императоре.

Лео. Почему ты вернулся?

Натан. Кто они вообще такие, чтобы говорить мне, что я здесь лишний? Мы составляли десять процентов Вены и пятьдесят процентов выпускников университета, юристов, врачей, философов, художников, архитекторов, композиторов… Вена без евреев похожа на нафталин в карнавальном костюме. Вот поэтому, а еще потому, что на Гаупталлее цветут каштаны. Это мой город. Я провел год в лагере для беженцев в американском секторе. Но в Америке была квота для таких, как я, – для перемещенных лиц. У всех были свои квоты. А Палестина не принимала евреев, потому что англичане договорились с арабами. А к тому моменту, как Англия переложила палестинскую проблему на плечи ООН и ООН учредила государство Израиль, я был уже в Нью-Йорке, мне было 24 года и я занимался математикой в Сити-колледже. Моя сказочная жизнь. Я вернулся в 1949 году. Орсон Уэллс поднимался на чертовом колесе, а гроб Теодора Герцля откопали для перезахоронения в Иерусалиме.

Лео. Ты навсегда вернулся?

Натан. Сложно сказать. Австрия официально ни в чем не виновата. Исступленные толпы, приветствовавшие Гитлера, не виноваты. Половина надзирателей в лагере были австрийцы – невинные жертвы. Государственный договор всех устраивает. Австрия теперь на линии фронта холодной войны. Так что американские доллары держат нас на плаву. У Демеля снова подают пирожные и кофе. Новый оперный театр открывают премьерой «Фиделио», которой дирижирует бывший нацист. Антисемитизм – политический факт. Он пока не стал партийной платформой – для этого еще рановато, – но когда станет, найдется достаточно австрийцев, которые за нее проголосуют.

Лео. Это не может повториться, Натан.

Натан. Я полагаюсь на твой опыт. Извини, тетя Роза говорила мне, чем ты занимаешься в Англии, но я забыл.

Лео. Особенно ничем. Пишу забавные книжки. Две написал. Короткие, но забавные. Или не забавные, но короткие. Как бы то ни было, всем понравилось. И еще я выступаю. На обедах. Десять гиней за речь. Но в Вене я принимал участие в публичной дискуссии британских юмористов – спасибо Британскому Совету.

Натан. Да, тетя Роза видела объявление в газете.

Лео. Точно. По-моему, прошло неплохо.

Натан. Она мне позвонила после этого: «Я нашла сына Нелли!»

Лео подходит, чтобы предложить Натану пирожное.

Да, она расстроена.

Никто не рождается в восемь лет.

Жизнь Леонарда Чемберлена – это продолжение жизни Лео Розенбаума. Его семья – это твоя семья. Но ты живешь так, как будто у тебя нет истории, так, как будто ты не отбрасываешь тени. Ты спрашивал, почему Якоб покончил с собой? Потому что он считал, что не имел права оставаться в живых, когда столько людей погибло.

Натан не обращает внимание на тарелку, но рассматривает руку Лео, осторожно распрямляя кожу между большим и указательным пальцами.

Ты знаешь, откуда у тебя этот шрам? Ты порезался о разбитую чашку. Твой двоюродный дедушка Эрнст, отец тети Розы, мой дед, чудесный Эрнст, врач в семье, зашил рану. (Пауза.) Помнишь?

Пауза продолжается. Лео кивает.

(Мягко.) Я не хочу пирожное.

Лео ставит тарелку обратно. Садится.

Это ничего, Лео.