Леопард

– Он не из таких, – сказал Харри. – Мне интересно, нет ли там у Тони своей собственной хижины или чего-то в этом роде.

– О’кей. Это все?

– Да. Хотя нет. Выясни заодно, чем в последние дни занимался Одд Утму.

– Ты все еще один, Харри?

– А почему это тебя интересует?

– По голосу похоже, что ты уже не так одинок.

– Правда?

– Ага. Но тебе идет.

– Правда?

– Ну, если ты спрашиваешь, значит, не идет.

Аслак Кронгли расправил затекшую спину и взглянул вверх.

Кто-то из группы в очередной раз возбужденно выкрикнул там, наверху:

– Сюда!

Аслак тихо выругался. Оперативная группа уже закончила работу на месте преступления, они вытащили из расщелины и снегоход, и Одда Утму. На это ушло много сил и времени, потому что спускаться всякий раз приходилось по веревке.

В обеденный перерыв один из парней рассказал ему о том, что нашептала ему на ушко горничная в гостинице: простыни в номере Расмуса Ульсена, мужа убитой депутатши, были красными от крови. Сначала горничная решила, что это менструальная кровь, но потом узнала, что Расмус Ульсен жил там один, а жена его была в Ховассхютте.

Кронгли в ответ предположил, что у него в номере побывала какая-то местная дама или он встретился с женой утром, когда она вернулась в Устаусет, и в знак примирения они занимались сексом. Парень пробормотал, что кровь вовсе не обязательно менструальная.

– Сюда!

Черт бы их всех побрал! Аслаку Кронгли хотелось домой. Ужин, кофе и спать. И забыть всю эту дерьмовую историю. Деньги, которые он задолжал в Осло, уже заплачены, больше он никогда туда не поедет. Никогда больше не сунется в это болото! И на этот раз сдержит слово.

Опергруппа использовала собаку, чтобы убедиться, что они собрали все, что осталось от Одда Утму, и теперь эта собака вдруг рванулась наверх по осыпи, а потом остановилась и принялась лаять метрах в пятидесяти выше места, где лежал снегоход. Полсотни метров отвесного склона. Аслак догадывался, что это может значить.

– Что-то важное? – крикнул он, и эхо разразилось целой симфонией.

Потом ему ответили, и уже десять минут спустя он стоял и смотрел на то, что собака отрыла из-под снега. Находка лежала между двумя камнями, и сверху, стоя на краю пропасти, разглядеть ее было невозможно.

– Черт, – сказал Аслак. – Кто бы это мог быть?

– Ну, во всяком случае, не Тони Лейке, – сказал кинолог. – Для того чтобы пролежать между ледяных камней и превратиться в скелет, нужно немало времени. Много лет.

– Восемнадцать лет.

Это произнес Рой Стилле. Помощник ленсмана подошел к ним, тяжело дыша.

– Она пролежала здесь восемнадцать лет, – повторил Рой Стилле, сел на корточки и наклонил голову.

– Она? – переспросил Аслак.

Его помощник показал на нижнюю часть скелета.

– У женщин таз шире. Мы так и не смогли ее найти, когда она пропала. Это Карен Утму.

Кронгли услышал в голосе Роя Стилле то, чего никогда не слышал раньше. Дрожь. Выдававшую его волнение. Его горе. Но лицо полицейского оставалось, как всегда, спокойным и замкнутым, словно высеченное из гранита.

– Твою мать, и правда, – сказал кинолог. – Она же сиганула в пропасть, так убивалась по сыну.

– Ну, это вряд ли, – сказал Кронгли.

Двое других посмотрели на него. Он засунул мизинец в аккуратную круглую дырочку на лбу женщины.

– Неужели это… дырка от пули? – спросил кинолог.

– Точно, – сказал Стилле и потрогал череп сзади. – И тут нет выходного отверстия, так что готов биться об заклад, что мы найдем пулю внутри.

– А я готов поклясться, что пуля подойдет к винтовке Утму, – сказал Кронгли.

– Твою мать, – повторил кинолог. – Ты хочешь сказать, что он убил свою жену? Как такое возможно? Убить человека, которого ты любил? Только потому, что ты думаешь, будто она и их мальчишка… черт…

– Восемнадцать лет, – сказал помощник ленсмана Стилле и, кряхтя, встал. – Еще семь лет, и за это убийство его бы не смогли привлечь, истечет срок давности. Наверное, именно это и есть ирония судьбы. Ты ждешь и ждешь и все время боишься, что за тобой придут. Но годы идут. И вот когда ты все ближе и ближе к этой свободе – бац! – тебя самого убивают и сбрасывают на ту же самую каменную осыпь.

Кронгли закрыл глаза и подумал: да, можно убить человека, которого ты любил. Очень даже можно. Но освободиться от этой любви ты не сможешь никогда. Никогда. Он больше никогда туда не поедет.