Леонид обязательно умрет

– Согласен! – твердо произнес Леонид.

– Согласна ли ты-ы-ы… Мария-я-я?..

– Согласна-а-а! – неожиданно пропела Машенька под венцом.

– …провозглашаю вас мужем и жено-о-ой!..

Далее старушки присоединились к поздравлениям, вторя батюшке, который размашисто, с вензелем, подписал венчальный лист.

– Ну-с, молодые люди, теперь вы под оком Всевышнего!

Леонид вытащил из кармана брюк краденую денежную пачку и отсчитал обещанное.

Надо было торговаться, глядя на гонорар, подумал Иван Самойлович, но здесь молодожен-лилипут, вставши на цыпочки, потянулся к уху батюшки и что-то долго говорил ему шепотом, потом добавил слышно:

– Сами понимаете, не в цирке же нам!

Из рук Леонида в батюшкин подрясник перешла еще сотенная.

– Какие проблемы!.. – вошел в положение слуга Божий. – Серафима Ильинична!

– Да, батюшка! – отозвалась старушка в белом платочке.

– У вас же две комнатки?

– Две, – согласилась бабушка. – И кухонька просторная…

– Приютите молодых людей!.. Вам это зачтется!

– Милости прошу, – согласилась старушка. – Я здесь недалеко, на Герцена, живу, Никитской бывшей.

В чистенькой квартирке Серафимы Ильиничны пахло старостью и кошкой.

Старушка оказалась добрейшей душой и скоро, под наступающее утро, накрыла свадебный стол – с колбасой, сыром, банкой шпрот и половиной бутылки сливовой наливки.

Про напиток бабушка поведала, что точно такой же стоял и на ее свадебном столе.

– Вот только супруг мой, Иван Иваныч, более водочку уважал. От нее и скончался, сердечный!.. Горько! – слабеньким голосом возвестила Серафима Ильинична и умиленно глядела, как целуются лилипуты, так похожие на маленьких деток.

А потом старушка задремала здесь же, за столом. Ее иссушенная долгой жизнью голова опустилась подбородком на грудь…

Леонид взял Машеньку за руку и повел свою жену в соседнюю комнату, к брачному ложу – большой металлической кровати с шишечками, со старинной периной на железной сетке и множеством подушек со всякими рюшечками и кружавчиками.

И здесь, в самый важный момент, венчающий брачную церемонию, так сказать, сладкий плод в награду за соблюдения высшего закона, которым бы должны воспользоваться молодые, оказался вовсе не сладким… Срок созревания плода не пришел, еще даже завязь не сорганизовалась. Торопи природу, не торопи – все в срок придет!..

Все было совсем не так, как в девичьей палате в интернате. Не было прикосновения рук и тайных поцелуев.

Леонид целовал ее явно, так же открыто крепко сжимал ладошку, но Машенька не чувствовала каких-то важных вещей, пытаясь осознать их головой.

Он попросил ее раздеться.

– Зачем? – вспорхнула она ресницами-бабочками.

– Ты – моя жена, – прошептал Леонид.

Машенька, конечно, слышала о первой брачной ночи, но совсем не представляла ее себе в раздетом виде. Ей казалось, что она должна быть в длинном, до пят ночном одеянии, расшитом бисером, а дальше… Дальше она никогда не воображала… А быть раздетой…

– Ну же! – поторапливал муж.

И здесь на Машеньку словно прозрение сошло.

«Мамочка моя дорогая, – заговорила в ней испуганная душа. – Где же это я? Как же так могло случиться!.. Как мне страшно, мамочка!..»

И хитрый поп, и мальчик-лилипут, ставший ее мужем, – все ужасало Машеньку почти до обморока! Ей вдруг так захотелось очутиться в своей интернатской кровати и забыть обо всем, как о неудачном сновидении!..

Девочка заплакала, а он, Леонид, Серый Волк ее сердца, психолог девичьих сомнений, вдруг стал необыкновенно нежен… Он перестал жадно вгрызаться в ее губы нарочито страстными поцелуями, отпустил ладошку и сказал почти растерянно:

– Я люблю тебя!

Вероятно, будь рядом Станиславский, он вскричал бы: «Верю!» – и принял непременно Леонида Северцева в труппу МХАТа сразу Народным СССР.

Что же говорить о Машеньке! Лишенная до двенадцати лет всякого искуса, она, которую уже давно никто не любил, а если когда-то и ласкали словом ее существо, то только давно мертвые родители. И сейчас, после таких волшебных слов, вдруг ставших ключиком к ее вере, она отворилась вся для желающего войти мужа, забыв только что сковывающий ее ужас, и переспросила:

– Нужно раздеться?

– Ага, – подтвердил он.

Она принялась медленно раздеваться, аккуратно снимая вещь за вещью, развешивая одежку на венский стульчик, пока не осталась переминаться с ноги на ногу на холодном полу совершенно голой, освещенной одновременно лунным и нарождающимся солнечным светом.

Машенька дрожала всем телом, сомкнув ноги в худых коленках, и смотрела на своего мужа.

Он тоже оглядывал ее и удивлялся Машенькиным острым плечикам, ее совершенно мальчишеской груди, соски, может, чуть покрупнее. Он долго рассматривал девочкины ребра, проступающие сквозь кожу, покрывшуюся здоровенными мурашками; выпуклый живот, под которым располагалась девчачья особенность, совершенно как у новорожденной и ничем не привлекающая его мужского начала.

– Повернись спиной! – велел он, чувствуя, как угасает в нем порыв космонавта, которому тотчас предстоит исследование Космоса.