Леонард Коэн. Жизнь

А Леонард вернулся в свой лос-анджелесский дом и, убрав в шкаф сценический костюм, облачился в костюм будничный — в тонкую полоску, со старомодными широкими лацканами, какие можно найти в комиссионках (Леонард именно так и делал). В этом костюме, с небритой седой щетиной и со своей лихо заломленной федорой, которую он носил даже дома, он внешне напоминал не столько уважаемого деятеля шоу-бизнеса со связями, сколько частного детектива, который вышел на пенсию, но готов вернуться к работе, если кому-то понадобится. Дома Леонард одевался по-рабочему. Едва закончив тур, он продолжил работу над альбомом, которую начал в 2007 году и отложил на время всё удлинявшихся гастролей. Ему ужасно хотелось закончить альбом, и он теперь не мог объяснить эту насущную потребность работать нуждой в деньгах; он рационализировал это так: началась «финишная прямая» [1], и у него появилось ощущение, что времени уже мало. Закономерное ощущение для человека в семьдесят шесть лет — правда, то же самое Леонард говорил и в пятьдесят шесть [2]. На самом деле он был в превосходной форме и чувствовал себя даже лучше, чем когда был на двадцать лет моложе. Если не считать одного случая пищевого отравления и травмы спины, он без труда выдержал последние три года и свои трёхчасовые концерты. Скорее всего, он так сильно стремился закончить новый альбом потому, что ему была нужна причина снова отправиться в тур.

Переборов свои первоначальные опасения, Леонард полюбил жизнь на гастролях с её узким кругом спутников и единомышленников и с её по-армейски строгим режимом. Он словно был на военной службе и одновременно мог служить людям — и то и другое было очень привлекательно для поэта, который, как иногда казалось, был рождён, чтобы стать солдатом или монахом. Вполне вероятно, что Леонард просто подсел на эту интенсивную, яркую жизнь — в конце концов, он много лет был большим любителем амфетаминов. Ради тура он уже отказался от сигарет и алкоголя — наверное, он не имел ни малейшего желания резко отказываться от своего последнего наркотика. Но самым важным в гастролях для человека его возраста и темперамента было ощущение наполненной, осмысленной жизни: он был занят делом, к которому готовился всю жизнь, и работал с успехом и на совесть. До тура — и даже ещё раньше, до проблем с деньгами — ему иногда казалось, что он забуксовал, а то и вовсе сходит с дистанции. Он говорил, что подобное чувство, должно быть, испытывал Рональд Рейган «в свои последние годы»: он помнил, что когда-то «получил хорошую роль, играл в кино президента, и я некоторым образом чувствовал себя бывшим певцом» [3]. Правда, Леонард не прекращал и, наверное, никогда бы не прекратил писать и рисовать, но ему всё меньше хотелось прикладывать усилия к тому, чтобы его творчество доходило до публики. Гастроли, рассказывал Леонард, «снова сделали меня в этой жизни рабочим человеком. И это принесло мне большое удовлетворение» [4]. Своим трудом он вернул себе возможность выйти на пенсию. И раздумал это делать.

* * *

Гостиная и по совместительству столовая Леонарда была временно превращена в студию: между диваном, креслами, большим обеденным столом, мраморным столиком и бамбуком в горшке разместились два полноразмерных синтезатора. Леонард подходит к одному из синтезаторов и включает его.

- Есть одна песня, над которой я работаю очень, очень давно — не один десяток лет. У меня есть музыка, для гитары, отличная музыка, и я год за годом пытаюсь подобрать к ней правильные слова. Я так переживаю из-за этой песни, что даже завёл специальный журнал, в котором записываю все свои неудачные попытки что-то сделать с этой преследующей меня мелодией. Я бы очень хотел записать её для нового альбома, но это уже третий или четвёртый альбом, на котором я хочу её выпустить. А то и пятый. Я очень сильно хочу закончить эту песню. Эти орешки так просто не щёлкаются.

- А бывает так, что когда вы спустя много лет наконец расколете орешек, то внутри одна лишь пыль?

- Мой отец держал бутылку шампанского в шкафу в подвале. Он умер, когда я был ещё довольно мал, но как только я заполучил ключи от шкафа — когда я подрос и мать наконец дала мне ключи, и вот мы открыли эту бутылку, которая стояла у мамы чуть ли не с их свадьбы, — пить это было нельзя. Так что нужно уметь смотреть на всё это со стороны. Ну, то есть это же не осада Сталинграда. По большому счёту это не так уж важно, но меня это очень волнует.

- Песня как головоломка?

- Да, песня как головоломка. Вы это знаете. Я хотел бы завершить свою работу; и всё время — фоном — у меня мысль: «Какой грув у этой песни?» У меня есть слова и мелодия, но я не знаю, каким должен быть грув или аранжировка, и пока мы с вами разговариваем, во мне сидит эта мысль; вот о чём я думаю.

Он нажимает кнопку, запускающую электронный ритм, и поверх него играет мелодию.

- Вот эта тональность.