Леонард Коэн. Жизнь

В целом молчаливость монашеской жизни устраивала Леонарда. Впрочем, иногда к нему приходили посетители. Его сын Адам Коэн, который как раз сам подписал контракт с Columbia, приезжал обсудить с отцом тексты песен для своего первого альбома. Леонард отдал сыну песню, над которой «работал долгие годы», но которую, как он знал, сам «никогда не соберётся записать» [25] — «Lullaby in Blue». Шэрон Робинсон, которой монастырь был хорошо знаком (она сама приезжала туда на ретрит), тоже приехала в гости; они открыли бутылку вина, и Леонард сыграл ей на своём синтезаторе последний из бесчисленных вариантов песни «A Thousand Kisses Deep». Были и незваные гости: Киген вспоминает «красивую молодую женщину, которая приехала однажды вечером, одетая — буквально — в обноски и перья. «Где Леонард? Я приехала к Леонарду». Но вообще в монастырь приезжало на удивление мало охотников за знаменитостями; Киген говорит, что их можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Ещё к Леонарду приезжали две маленькие съёмочные группы, одна из Франции, другая из Швеции. Результатом этого стали два интересных документальных фильма, Leonard Cohen: Printemps 96 Армель Брюск («Леонард Коэн: Весна «96») и Stina Möter Leonard Cohen Агреты Вирберг («Стина встречается с Леонардом Коэном»). Во французском фильме мы видим, как Леонард работает на монастырской кухне, сидит в зале для медитации, читает молитвы через большие очки с затемнёнными стёклами и марширует по двору с остальными монахами. Он уверял Армель Брюск, что не чувствует себя в изоляции. По его словам, в обычной жизни гораздо больше одиночества. После гастролей он возвращался к «деспотии одиночества» в своём доме, где по многу дней сидел один, ни с кем не разговаривал и ничего не делал.

Шведская журналистка Стина Дабровски расспрашивала Леонарда о любви, и он отвечал как человек, у которого было время и возможность всё обдумать.

«Я получал чудесную любовь, но не отдавал чудесную любовь в ответ, — сказал он. — Я не мог ответить на их любовь. Я был одержим каким-то ложным чувством отстранённости и поэтому не мог притронуться к тому, что мне предлагали, а мне предлагали это повсюду». Впрочем, иногда — в моменты, когда мир снова казался ему прекрасным — он забывал, что живёт «в этом шестидесятитрёхлетнем теле», и ему приходила в голову мысль найти молодую девушку, жениться, купить дом и найти нормальную работу — скажем, в книжном магазине. «Теперь я мог бы это сделать. Теперь я знаю, как это делать», — сказал он. На неизбежный вопрос о том, не собирается ли он вернуться к музыке, он ответил отрицательно: «Я не могу прервать это обучение. Оно слишком важно для меня, чтобы прерывать его… [и нужно] для здоровья моей души». Процитировав еврейского мудреца Гиллеля («Если я не для себя, кто для меня? И если не сейчас, то когда? Но если я только для себя, то кто я?»), Леонард попросил прощения у своих поклонников и сказал, что пытается научиться вещам, благодаря которым его песни станут «глубже и лучше» [26].

Пока Леонард жил вдали от мира и ничего не говорил о новых записях, на «Коламбии» в 1997 году вышел сборник More Best Of. С выхода первой компиляции, The Best of Leonard Cohen (или Greatest Hits, как она называлась в Европе, где у Леонарда действительно были хиты), прошло двадцать два года, и Леонард не ощущал «срочной потребности» в ещё одной. Но в 1997 году исполнилось тридцать лет с тех пор, как он подписал контракт с Columbia Records. Он объяснял: «Хотя сам я не испытываю ностальгии, я решил дать своё согласие» [27]. Леонарда попросили самому выбрать песни для компиляции, что он и сделал. Отобранных песен хватило бы на двойной альбом, но в конце концов на лейбле всё же решили издать сборник на одном диске, сделав акцент на более позднем материале. Леонарда также спросили о новых песнях. Он как раз закончил весёленькую и самоироничную песенку «Never Any Good». Была ещё одна новая вещь — короткая пьеса «The Great Event»: «Лунная соната», сыгранная задом наперёд, и сымитированный на компьютере подлинный голос Леонарда¹¹⁵⁰¹.

В монастыре Леонард занялся музыкальными экспериментами. Одна из его идей, которую нельзя было воплотить на его стареньком компьютере и таком же стареньком синтезаторе, заключалась в том, чтобы создать голос, похожий на звучание «какого-то сломанного динамика, который уцелел при гибели вселенной и [произносит слова,] полные какой-то абсурдной надежды на возрождение жизни» [28] — следующий шаг после «The Future» в интерпретации дзен-буддистского монаха. Примерно в это время в монастырь впервые провели интернет: медленный, занимавший единственную телефонную линию, — но Леонард вышел в сеть.