Ленин в Цюрихе

И глазами, где ум не потратил себя ни на радугу красок, ни на ресницы, ни на брови, — бесцветным концентрированным умом — проникал, хотел понять: отчего же — отказ?

Но в ленинские глаза, бурящие, выкапывающие, нельзя было войти, как нельзя войти в шило.

Двумя шильцами, двумя шильцами и с усмешеч­кой косенькой — недоверчивой, угадчивой и опровер- жительной, встретил Ленин такой заман:

— И для этого, вы сказали, — шелестел его голос ехидно, — примирительная конференция в Женеве? Будем примиряться? С меньшевичками? — И откинул­ся, как отброшенный, еще б и дальше, да спинка кро­вати держала: — Да вы что?!? Что значит — прими­ряться? Уступить меньшевикам ??? — Встряхами головы как бил, как бодал: — Ник-когда! Низ-зачто! С меньшевиками? Да пусть лучше царизм стоит еще тысячу лет, но меньшевикам — не уступлю ни миллиметра!

Да он вообще — социалист ли?!.

А Ленин еще доканчивал молча удары головой. Добивал кого-то. Договаривал что-то — со всею ярост­ной мимикой, но — беззвучно.

Нич-чего Парвус понять не мог. Всё-таки, ехал — такого не ждал. Великий неутомимый и самый край­ний революционер при самой лучшей ситуации, при всех выстланных ему услугах — и не хотел делать революцию??.

Уже теряя надежду, уже так просто:

— Но для чего же тогда двадцать лет этих теоре­тических сражений, разграничений? Где же ваша по­следовательность? Вы готовили подполье? Вот ему луч­шее применение, другого такого не наступит во всю вашу жизнь! Что же вы, роль играли?

А у того — не замкнутся губы, аргументы всегда в десятках:      '

— Будем ли упрекаться в непоследовательности? Вы тоже говорили: кучка не может принести револю­цию массе. А сейчас?

Свесился, свесился Парвус, подбородком с головы, головою — с шеи, шеей — с туловища, руки между колен.

— Да-а-а-а...

Отказом Ленина Великий План казался почти раз­рушенным.

— Ну что ж... Хорошо... Плохо... Времени оста­лось мало... Значит, буду создавать собственную орга­низацию.

Просчитался Ленин! Пожалеет когда-нибудь.,

— Хоть уступите мне кого-нибудь? Нашего обще­го друга?

(Рвать мостов не надо, ссориться не надо, Парвус еще ого как пригодится.)

— Кого это?

—^: Ганецкого.

— Берите.

— Чудновский, Урицкий — у меня уже там. Бу­харина?..

— Не-ет, Бухарин не для этого.

— Так. А — сами в Скандинавию? Быстро пере­везу.

Шилыда-глаза:

— Нет. Нет, нет!

Тяжело-тяжело мешку себя таскать. Тяжело вздох­нул, от души:

— Да-а-а... А еще была, всей жизни моей мечта, и вот теперь по средствам доступно: выпускать свой собственный социалистический журнал. — Силился гордо закинуть одутловатую голову, повторить отваж­ного, горячего, с кого пошло: — „Колокол"!

Yx-хнула, бух-хнула кровать их четырьмя ножка­ми, опустясь на сапожников пол.

50

Удачливый подпольщик — не тот, кто прячется под полом, как мышь, избегает света и общественного движения. Удачливый находчивый подпольщик — са­мый деятельный участник всеобщей естественной жиз­ни с её слабостями и страстями, он — на виду, в жизненном кипении, и занят чем-то понятным для всех, и допустимо ему тратить на эту повседневную деятельность большую часть времени и сил, — а глав­ная тайная деятельность его течёт рядом и тем успеш­ней, чем она органичнее связана с открытой повсед­невной. В этом высшая простота: тайное дело делать в простой связи с открытым.

Так это понимая (у Парвуса невелик был опыт подполья — несколько месяцев 1905 года, после раз­грома Совета и до ареста, потом после ухода из ссылки и до ухода заграницу), а еще более понимая, что есте­ственно заниматься человеку именно тем, к чему его влечёт, в чём его призвание и дарование, — Парвус после разрушительного отказа Ленина в мае 1915-го делать революцию совместно и берясь теперь за всё то один, придумал, да даже не придумал, а как дыха­ние это к нему пришло: что он и его сотрудники будут заниматься в первую очередь и главным обра­зом коммерцией — а революция будет к ней при­стёгнута.