Однако наши усилия не пригодились, поскольку дверь открылась сама по себе. Ну, не совсем сама. Ей помогли бравые бойцы охранения, стремительно ворвавшиеся в тесное пространство и повалившие обитателей каморки на пол, зачитывая при этом постановления.
Все произошло слишком быстро, чтобы я смог придумать какую-нибудь приветственную речь непрошенным гостям. Они резво стащили нас троих с лестницы и запихали в неудобное железное нутро военной машины. В этот раз арест был произведен по всем правилам, с озвучиванием оснований и надеванием железных браслетов. Рассчитывать на то, что техника собьется с пути и увязнет в грязи сказочных поселений, а наших конвоиров разорвут злые волки, не приходилось. Женька потерянно оглядывался на меня, и на его бледной роже читалось раскаяние. Мой чрезмерно чувствительный братик снова увидел в случившемся свой косяк и теперь был готов терзаться муками совести до конца своих дней. В этот раз дорога показалась мне совсем короткой. Через минут десять неторопливого хода машины остановились, и нас выволокли к высокому серому зданию, не имеющему опознавательных знаков. Это могла быть суперсекретная лаборатория, здание мэрии или городская тюрьма. Его серым стенам подходило любое применение и определение. Внутри здания было тихо, темно и прохладно, а широкие коридоры казались бесконечными. По обеим сторонам одного из них располагались неприметные двери, в одну из которых суровые конвоиры запихали меня одного. Женька и Мартын остались с сопровождающими, и мне была неясна их дальнейшая судьба.
В темном кабинете стоял громоздкий стол, за которым восседал худощавый высокий человек, облаченный в ядовито-зеленый медицинский костюм. Внешний вид хозяина кабинета никак не вязался с общим суровым интерьером и пафосностью заведения. Человек в костюме поднялся и выйдя из-за стола остановился в шаге от своего гостя.
«Оставьте нас, — бросил он конвоирам и нечитаемым взглядом окинул мою тощую фигуру. — вы все такой же, господин Моськин. Упрямый и своевольный. Что ж, быть таким ваше право.»
Несмотря на нейтральное содержание вступительной речи, в голосе человека сквозила неприкрытая злоба, приправленная ненавистью. В хозяине я узнал своего коллегу, одержимого идеей всеобщего блага, господина Свиридова. Теперь я не так был уверен, что Иван Иванович предложит мне сотрудничество и осыплет преференциями. В том я не ошибся.
«Вы встали на пути огромной организации, Моськин, — продолжил тем временем Свиридов, едва сдерживая рвущееся наружу желание растерзать меня немедленно, — взывать к вашему здравому смыслу нет нужды, поскольку такового у вас попросту нет. Вы могли бы стать могущественным и значимым лицом, Моськин. Я давал вам шанс стать именно таким. Я хотел сотрудничества и искренней дружбы. Вам же больше по душе ваши собственные эксперименты. Вы разгадали мой замысел, браво, Моськин. Те твари, что крушат этот несчастный город и в самом деле результат огромной научной работы, проделанной лично мной. Вы мешаете мне, разрушая то, чего достиг я. Я научился управлять этими чудовищами, внушая им свои собственные мысли. Они станут незаменимыми воинами, сильными, тупыми, исполнительными и практически неуязвимыми. Это ли не прорыв в науке, а, Моськин? Впрочем, будем справедливы. Вы тоже приложили к этому руку. Или свои гениальные мозги, что точнее. Помните вашу кожаную тетрадку с записями? Весьма любопытными, я бы сказал. Вы ставили опыты на каком-то бродяге, заставляя его плясать под вашу дудку. Как же я ржал, читая ваши ремарки под записями наблюдений над несчастным бомжом! Моськин, вы от души повеселили меня. Но эти же рецепты пригодились мне, когда я решил придать им более практическое направление. Я много раз порывался найти вас и сказать вам спасибо. Я честный человек и ценю гениальность. Однако разные непредвиденные обстоятельства мешали нашему рандеву. Я был снисходителен, пока вы не лезли в мои дела. Какого черта вы разрушили мой гениальный план, вернув этим недоумкам их человеческое обличие? Ну что вам с того? Вы же не остановитесь, Моськин? Вы так и будете лезть со своими гуманистическими идеями? Я по глазам вашим вижу, что не ошибся. Что ж, Прохор, мне искренне жаль расставаться с вами. Вы ведь могли сочинить мне еще какие-нибудь фокусы с человеческим сознанием. Но и того, что вы оставили мне в наследство, хватит, чтобы прославить несколько поколений моих последователей. Прежде чем расстаться навсегда, скажите мне что-нибудь, проявите хоть какие-нибудь эмоции, мой сдержанный друг!»