Читаем Лейтенант полностью

Порой Варунгин приводил с собой других мужчин. Тогда Рук, точно ребенок, бессловесный и оставленный без внимания, сидел и слушал, как они разговаривают – слишком быстро, чтобы он мог уловить в этом потоке звуков хоть одно знакомое слово. В окружении соплеменников Варунгин утрачивал свою обычную серьезность и принимался развлекать остальных пространными историями. Ему с поразительной точностью удавалось изображать других. Рук не раз узнавал черты майора Уайата – Варунгин мастерски передразнивал его бурное негодование – и бедняги Госдена с его неотвязным кашлем.

Хотелось бы Руку знать, развлекает ли Варунгин своих соплеменников, изображая, как мистер Рук шевелит губами, пытаясь выговорить очередное новое слово.

Временами Варунгин приходил, чтобы дать Руку очередной урок местного языка. Он раскладывал перед собой на земле все свои принадлежности и орудия: зазубренное копье, еще одно – с гладким наконечником, острогу с четырьмя зубьями, деревянную палку вроде меча, к концу которой смолой была приклеена устричная раковина. Он поочередно рассказал Руку, как называется каждый предмет. Дооул – копье с двумя зазубринами. Вуданг – костяной наконечник копья. Йелга – зазубрина на копье. Йара – затачивать наконечники мутинга или рыболовной остроги. Рук держал рядом записную книжку, не выпускал из рук карандаш. Что-то – он и сам не знал, что именно, – подсказало ему, что Варунгин не одобряет всю эту писанину. Но тот был терпелив, повторял слова и показывал своему ученику разные предметы до тех пор, пока не убеждался, что тот понял.

Когда Варунгин, собрав свои принадлежности, вставал, подходили дети. Почти всегда среди них были Тагаран, Вороган и Бонеда, а иногда приходили еще две девочки, которых Рук с трудом отличал друг от друга – должно быть, сестры, Тугеар и Нгалгеар. Их так развеселили его попытки разобраться, кто есть кто, что Бонеда в буквальном смысле обмочился. Рук с любопытством отметил, что это никого не смутило. Просто заключительная сцена комедии и вместе с тем хвалебный отзыв, не более.

Он сидел рядом с Варунгином, как ученик, из вежливости обменивался парой слов с женщинами и радовался обществу детей, но по-настоящему беседовал лишь с Тагаран. Она никогда не приходила одна, но другие дети быстро уставали от их словесных игр. Им не хватало терпения, ведь Руку мало было понять смысл слова: требовалось повторить сказанное столько раз, чтобы он смог записать. Через какое-то время остальные разбегались и оставляли Рука и Тагаран вдвоем.

Рук не заметил, как она дала ему имя – камара. Он предположил, что это значит «мой друг» или что-то вроде того. Он не знал, слышала ли она, как англичане называют друг друга близким по значению обращением comrade[25] или схожесть этих иностранных слов была совпадением. Сколько всего он не знал!

Тагаран была самой старшей из детей, но не одно лишь это выявляло в ней предводителя. Всю жизнь Руку встречались люди, отличавшиеся такой внутренней силой, что они безо всяких усилий вызывали у других уважение. Причем звание и общественное положение не имели к этому отношения: губернатор этим качеством был обделен. И Рук тоже – он это знал, а вот Силк им обладал, как и Гардинер.

И Тагаран. За этим скрывалось нечто большее, чем ум, хотя ум ее был подвижен, как ртуть. Нечто большее, чем стремление стоять на своем, хотя Руку доводилось видеть, как она раздает указания другим детям. За этим стояло умение бесстрашно взаимодействовать с миром.

Она никогда не уставала ни учить его новым словам, ни в свою очередь осваивать английский. Как и Варунгину, ей превосходно удавалось изображать, и она явно радовалась, увидев, что Рук ее понял.

Когда на коленях у одной из сидевших вокруг костра женщин заплакала девочка, Тагаран объяснила: бредо тунга – «она просит хлеба». Рук дал ей краюху, чтобы она отнесла ее малышке – пожертвовал большей частью своего ужина, не упомянув, что сам останется голодным. Выщипывая мякоть, Тагаран произнесла слово, которое, насколько он понял, подразумевало «нечто мягкое, что легко съест ребенок» – твердую, как камень, корочку она оставила, объяснив, что та «жесткая, трудно крошится».

Тагаран рассказала ему, как назвать «живот», «спину», «кожу», «волдырь», что надулся у него на руке, научила слову, означавшему то ли «палец», то ли «пальцы», то ли «ладонь». А еще словам «трава» и «песок», хотя последнее могло переводиться как «пыль» или «сухая земля». Однажды она взяла в руки его складной нож, и он записал за ней фразу, вероятно, служившую вопросительным «что?» или «что это?», а потом, открыв нож и снова закрыв его, узнал слова, которые он перевел как «покажи» или «дай посмотреть». Как-то раз Бонеда прикатил по земле деревянную колоду, и остальные дети стали кидать в нее камешки. Тагаран пояснила: карагадьера. Колода? Катить? Рук не понял, но слово все равно записал.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза