Легкий как перышко

Выйдя на задний двор, я принялась копать возле забора, где сама Мокси любила рыть ямки. Через несколько минут мои ладони начали гореть от трения о рукоять лопаты, а я сама обливалась потом. Я сделала небольшую паузу, чтобы перевести дыхание, и глянула на результат своего труда – ямку едва ли глубже пяти дюймов. Я услышала, как за спиной хлопнула калитка. Оглянувшись, я увидела, как ко мне подходит Трей с лопатой из своего гаража в руках. На его левой руке больше не было синей повязки. Не говоря ни слова, он начал копать в том же месте. Я вытерла пот со лба рукавом толстовки и подумала, достаточно ли восстановилась его левая рука, чтобы он так ее напрягал, – но спросить не осмелилась.

– Если ты не против, скажи, пожалуйста, для чего мы копаем? – поинтересовался Трей через пару минут, остановившись, чтобы перевести дыхание.

– Моя собака умерла, – сказала я как можно спокойнее, не желая плакать перед ним. Я чувствовала, что из носа вот-вот потечет, но старалась подавить наворачивающиеся на глаза слезы. Синяки на его лице отвлекли меня от горя, вызванного смертью Мокси: припухлость исчезла; теперь вдоль его скулы виднелся только темно-лиловый синяк – такой же, как вокруг губы и вдоль челюсти. Трей не стал больше допытываться, и вскоре мы уже стояли перед ямой достаточного размера: примерно три фута глубиной.

– Думаешь, этого хватит? – спросил он меня, и я кивнула.

– Где она? – уточнил Трей, глядя мимо меня на дом. Я поняла, что он предлагает сходить и принести Мокси, чтобы мне не пришлось это делать. Я не знала, знаком ли он с планировкой дома – но потом вспомнила, что все дома в нашем квартале являются практически копиями друг друга.

– Она на моей кровати, – удалось произнести мне, не расплакавшись.

Трей вошел в дом, а я стояла и смотрела в пустоту, погрузившись в оцепенение. День превращался в вечер, теплое солнце исчезало за горизонтом. Я почувствовала запах огня и предположила, что кто-то из соседей впервые этой осенью разжигает костер. Светлячки, наполнявшие двор всего пару вечеров назад, уже покинули его на зиму. Я с усилием проглотила комок в горле. Сама мысль, что Мокси не увидит следующего лета и не будет лаять на светлячков, заставила мое сердце сжаться от боли.

Трей вернулся пару минут спустя, легко неся тело Мокси, словно она ничего не весила. Я оценила нежность, с которой он положил ее в вырытую яму и расположил лапки так, чтобы она по-прежнему казалась спящей. Я была готова разразиться потоками слез – чувствуя при этом, что странно быть опустошенной смертью собаки больше, чем гибелью подруги. Мысль, что Мокси наконец не испытывает постоянной боли из-за артрита и, возможно, прямо сейчас вместе с Дженни смотрит на меня с небес, не помогала успокоиться.

– Я закопаю ее, – наконец сказал Трей, заметив, что я так и не пошевелилась с тех пор, как он вылез из ямы. Я поняла, что не могу заставить себя кинуть на нее землю. Я не уверена, что у меня хватило бы на все это сил, не будь здесь Трея, и не помоги мне его присутствие не окунуться в горе с головой. Я отвернулась и тихо плакала, пока Трей закапывал яму, бросая туда землю из маленькой горки.

– Теперь можешь посмотреть, – объявил он некоторое время спустя, когда над ямой уже образовался мягкий холмик земли.

Мы оба обернулись, услышав, как к дому подъезжает машина мамы и выключается двигатель. Она вышла из машины, все еще полная энергии после удачного учебного дня в кампусе, и помахала нам поверх забора.

– Эй, ребята, что вы там делаете? – спросила она, проходя через калитку на участок. Ее улыбка тотчас погасла, как только она увидела, что мы неловко стоим во дворе с лопатами, а за нами – холмик земли. – Что это?

– Мама, – начала было я, – это Мокси…

Мама подняла руку, чтобы остановить меня, уже понимая, что я собиралась сказать. Она опустила взгляд на землю, избегая смотреть на нас.

– Ладно, – резко сказала мама, словно не могла слушать продолжение. – Ладно.

– Ее уход был мирным, – выпалила ее, желая каким-то образом облегчить ее боль. Я знала: для мамы смерть Мокси означала, что у нее забрали одну из последних частичек Дженни, которые еще сохранялись. Мама шла домой, качая головой, и я подумала, что она сейчас уйдет в свою комнату и не появится до утра, как она иногда делала на второй неделе октября – в годовщину смерти Дженни.

– Хочешь побыть одна? – спросил Трей.

Я мгновение подумала об этом и решила, что совсем не хочу оставаться одна во дворе рядом с горкой земли. А еще я не хотела оставаться одна в доме и слушать плач мамы через стену.

– Нет, – ответила я.

– А прогуляться хочешь? – спросил он немного неловко, засовывая свободную руку в карман джинсов.

Я согласилась пройтись, и мы убрали лопаты в гаражи. Не желая заходить в дом, я схватила с крючка на стене возле двери немодный и тяжелый мамин кардиган; пару минут спустя мы с Треем встретились на лужайке перед домом.