Легенда о гетмане. Том I

Гусары Чарнецкого в сложившейся ситуации не могли использовать своего главного преимущества — ударной силы коней, копий и брони, для чего нужен был длинный разбег. Поэтому его хоругвь просто врезалась в ряды атакующих, неся смерть, тем, кто попадал под удар грозных гусарских палашей. Но, погибая, запорожцы не отдавали свои жизни зря. То там, то здесь валился на землю гусарский конь, сухожилия которого были перерезаны острым засапожным ножом; в другом месте гусар, занося тяжелый палаш, ронял его из ослабевшей руки, сраженный в упор выстрелом из самопала. На помощь запорожской пехоте подоспел со своими всадниками Ганжа, с налету ворвавшийся в ряды польской тяжелой кавалерии. Все драгуны, остававшиеся у поляков, еще в самом начале битвы перешли на сторону восставших и теперь вступили в яростную схватку с гусарами. На всем обширном пространстве перед лагерем поляков завязался молниеносный сабельный бой. Легкоконные казаки не могли сравниться с панцирной кавалерией в то время, когда она атаковала в сомкнутом строю, но скованные со всех сторон казацкой пехотой, гусары утратили свою ударную мощь. Казаки успевали уклониться от ударов палашей, зато их быстрые и легкие сабли то и дело жалили шляхтичей в незащищенные броней места. Татары, отброшенные Чарнецким от обоза, вновь вступили в бой, разя поляков с дальнего расстояния своими не знающими промаха стрелами.

Наконец, Хмельницкий, внимательно следивший за ходом битвы, подал сигнал отступить. Действиями казаков в завязавшемся сражении он был доволен, но не хотел понапрасну терять людей, зная, что смертельно раненый зверь особенно опасен.

Выполняя его приказ, запорожские полки стали отходить, сохраняя полный порядок и унося с поля боя убитых и раненых товарищей. Поляки даже не пытались их преследовать, настолько они были измучены и утомлены. Выслушав доклад о потерях, Потоцкий вызвал к себе Чарнецкого, Шемберга и Сапегу. Кроме того, он пригласил присутствовать на совете командиров подразделений Гродзинского, Виленского, Холмского, Малицкого, Баллацкого и некоторых других.

— Мы потеряли слишком много людей, — начал он, — и второго штурма нам не выдержать. С наступлением ночи я отправлю гонца к великому коронному гетману с донесением о нашем критическом положении. Но нам надо как-то продержаться, хотя бы несколько дней до подхода подкреплений.

— Думаю, — сказал Шемберг, — следует вступить в переговоры с Хмельницким. Нужно соглашаться на все условия, отдать пушки, порох, все вплоть до огнестрельного оружия, сохранить только знамена и обоз и выговорить взамен согласие отступить к Крылеву. Если даже переговоры и не приведут к успеху, они могут затянуться на несколько дней, и мы сумеем выиграть время до подхода помощи от гетманов.

Потоцкий вопросительно посмотрел на Чарнецкого и Сапегу.

— В этом есть смысл, — неохотно произнес Чарнецкий, — но вот согласится ли на переговоры Хмельницкий? Ведь мы и так у него в руках.

Утром следующего дня Шемберг под белым флагом, сопровождаемый трубачом, выехал из польского лагеря и направился в сторону казацкого табора. Навстречу ему выехал Иван Богун. Обменявшись сухими приветствиями, они направились к гетманскому шатру. Завязывать глаза Богун от Шемберга не потребовал — пусть пан комиссар видит казацкую силу, может, сговорчивее будет, решил есаул. Проходя сквозь ряды казацкого воинства, Шемберг видел, с какой нескрываемой ненавистью смотрят на него бывшие его подчиненные, реестровые казаки. Невольно он поежился, понимая, что, попади он в их руки, живым ему не уйти.

У шатра его ждал Хмельницкий в окружении полковником, рядом с ним, на коне сидел Тугай-бей.

Шемберг в первый момент даже не узнал запорожского гетмана. Перед ним стоял не бывший чигиринский сотник, которого он хорошо знал, а совсем другой, неизвестный ему человек. На голове у него была богатая шапка с двумя страусиными перьями, скрепленными заколкой с крупным бриллиантом. Расшитый золотой нитью короткий кунтуш плотно облегал его ладную фигуру. За широким атласным поясом виднелась усыпанная драгоценными камнями гетманская булава. Из-под кунтуша виднелись синие шаровары и красные сафьяновые сапоги. При взгляде на лицо казацкого гетмана, исполненное гордого величия, рука Шемберга сама потянулась, чтобы снять шапку и лишь усилием воли он сдержал себя. Глаза Хмельницкого, полные какой-то магнетической силы, холодно, с надменным превосходством смотрели на него.

— Вот шельма, — невольно подумал комиссар, — король, чистый тебе король!

Выслушав с непроницаемым лицом предложение Потоцкого о перемирии, Хмельницкий подал Богуну знак увести Шемберга, сказав, что ответ ему будет передан позднее.