Легенда о гетмане. Том I

— Хлопу, лайдаку Хмельницкому разве справиться с таким войском? — вслух подумал коронный гетман. Он, приподнялся в стременах, послал вслед уходящим в степь крестное знамение, затем поворотил коня и поскакал в обратную сторону.

Глава вторая. Начало славных дел

К тому времени, как польское войско выступило в поход, запорожские казаки уже пять дней находились в пути. По обширной степной равнине неспешно двигалась армия восставшего народа. Передовой казацкий полк вышел из Сечи утром 22 апреля. Запорожцы шли в пешем строю, все в белых свитках с самопалами за плечом и саблями на боку. Лес пик покачивался над стройными рядами пехотинцев и их сверкающие наконечники отражали солнечные лучи. Вслед за передовым полком с основными силами выступил и сам Хмельницкий. Гетман ехал в окружении старшины на буланом коне под малиновым стягом и бунчуком, которые держали в руках бунчужные. Рядом на легком ветру колыхались еще два знамени — подаренное австрийским цесарем запорожскому войску в 1594 году и голубое знамя с бело-красным орлом — подарок короля Владислава 1У. За гетманом и старшиной сомкнутым строем следовали казацкие формирования, экипированные, как и передовой полк. Это была знаменитая запорожская пехота, известная своей стойкостью и отвагой. Ее было немного, но она составляла основной костяк всего войска. Эти полки были сформированы исключительно из запорожцев-товарищей, бывалых казаков, прослуживших на Сечи не менее трех лет. Замыкал колонну обоз, состоявший почти из полтысячи возов. Сбитые из толстых свежеструганных досок возы медленно катились по пыльному тракту, влекомые медлительными круторогими волами и могучими быками. Где обозный Чарнота сумел раздобыть столько тягловой силы, не знал даже кошевой Лутай. На возах везли хлеб, муку, зерно, сушеную рыбу, корм для коней, пушки, запасы пороха. Войско шло плотной компактной массой, оставляя за собой широкую полосу вытоптанной земли. Впереди и по обеим сторонам пешего войска двигалась казацкая конница. Ее было немного, не более полутысячи всадников. Еще дальше в степи маячили татарские разъезды, отправленные туда Ганжой в качестве боевого охранения. Сам полковник, как всегда с сумрачным выражением на скуластом лице, ехал рядом с гетманом, изредка перебрасываясь с ним короткими отрывочными фразами.

В рядах казаков слышались шутки, раздавался смех, все были в приподнятом настроении. Хмельницкий, усилием воли сохранявший улыбку на лице, испытывал внутреннее беспокойство. Неизвестность тревожила его. Он не знал о том, как поступит коронный гетман и очень опасался, что тот выступит против него со всеми своими войсками.

— Многое, если не все, — думал Богдан, — зависит от первого сражения. Проиграть его нам никак нельзя.

Мысли о возможном поражении он отгонял прочь, понимая, что в таком случае те же самые казаки, которые выбрали его своим вождем, с легкостью выдадут его полякам. Примером тому была судьба Наливайко, Тараса Трясило, Павлюка и многих других казацких вождей.

Но не смерть страшила его, а угнетала мысль о том, что при поражении восстания он не сможет насладиться местью своему заклятому врагу Чаплинскому. С момента нападения подстаросты на Субботово стремление отомстить за смерть сына и разорение хутора стало для Богдана смыслом жизни. В выпавших на его долю бедах он винил не одного Чаплинского, но и тех, с чьего молчаливого согласия подстароста решился на беззаконные действия и тех, кто это беззаконие покрывал. Душа казака содрогалась от ненависти к полякам.

— Ну, погодите, проклятые ляхи, — думал он и сейчас, непроизвольно сжимая рукой булаву, знак своей гетманской власти, — вы у меня попляшете на дубах с петлями на шеях, а с Чаплинского и Конецпольского прикажу нарезать шкуру на ремни узкими полосами.

Богдан был выходцем из старинного, хотя и не отличавшегося знатностью, шляхетского русского рода Хмельницких из Хмельника, что в Люблинском воеводстве. Издавна Хмельницкие носили герб «Абданк», такой же, что и родственный им род Выговских. Дальним родством Хмельницкие были связаны и с известным в Литве родом Сангушко. Один из этих князей при рождении крестил Зиновия Богдана по католическому обряду. При поддержке крестного отца юный Хмельницкий был принят в коллегию иезуитов в Львове, где получил превосходное образование. Он свободно изъяснялся и писал на латинском и греческом языках, получил представление о естественных науках, а, благодаря природному уму и коммуникабельности, поддерживал хорошие отношения со многими сокурсниками, ставшими впоследствии влиятельными людьми в Речи Посполитой…

Отец его, бывший в то время писарем при старосте пане Даниловиче в Чигирине оставался верным греческой вере и к унии не примкнул, тем более, что и сам староста исповедовал православие. После смерти Даниловича, Михаил Хмельницкий приглянулся великому коронному гетману Жолкевскому, у которого тоже несколько лет прослужил писарем.