Легат

– Гореть бы тебе за такие слова. Церковь никогда не одобряла смерть как наказание, – на последнем слове мой голос чуть дрогнул. Я прекрасно знал, что эта самая Церковь лицемерила, говоря о милосердии к еретикам. В этом Мартин был прав, но признаваться ему в глаза я бы не решился. Пусть думает, что я всецело на стороне Церкви и подобных судилищ. Свою работу я выполнил, искренне надеясь, что когда подсудимого сунут в костер, как картошку, чтобы запечь, он раскается и будет просить о помиловании. Но я понимал, что этого не будет. Парень вышел ростом, но явно не умом. Чтобы он признался в чем-либо, мне пришлось бы вложить эти слова в его уста. Но даже во время допроса он просто сидел и молча пялился на меня. Он был совершенно умалишенным. Все что он мог, пока я допрашивал его, это плакать или улыбаться. И если бы он больше делал первое, возможно это стало бы его билетом к свободе. Как признался мне один из его соседей, он полезен был лишь в том, что мог играючи переносить тяжести. Его помощью пользовались все, но когда дело дошло до того, чтобы вступиться за него, они разбежались по углам и только тыкали в него пальцев, как в единственно виновного. Конечно, выяснилось, что их было двое, только тот у кого с головой был порядок сбежал как дело запахло жареным, а этот полоумный так и сидел на мельнице, словно ждал что за ним придут. Вина обоих была доказана – болшая часть города отравилась, и источником отравления была мука, которую они продали в то утро местным. Не все кинулись печь хлеб, а те кто это сделал не выжил. Не скрою, что мне было жаль дурачка-здоровяка. Я сомневался, что его вина могла быть настолько сильной, чтобы он отвечал за обоих. Местный дурачок вмиг превратился во врага, и уже мало кого волновало, что он только следовал указаниям: занимался всей тяжелой работой.

Прямо над головами сверкнула молния, почти сразу громыхнуло, кто-то вскрикнул. Я вновь накинул капюшон на голову. На телегах стали подвозить хворост и поленья для костра. Судьба подсудимого, еще не объявленная, казалось была решена и без суда. Местные жители считали, что уничтожив источник зла, они заживут лучше. Но лучше не будет, мертвых не вернуть.

Когда мы с епископом оставались наедине, я задавал ему много вопросов, надеясь разобраться во всем. Все улики были против них, но как-то все слишком гладко. Я повидал много преступников, много еретиков, отвергавших Церковь. И этот малый был похож на загнанного зверя, который не мог понять что происходит вокруг него, откуда паника, недружелюбие и почему он в клетке. Только сказать ничего не мог. Невиновность была написана у него на лице, но лицо не свидетель, как и его молчание. Все мои попытки разговорить его, приводили здоровяка только в еще больший ужас. Присутсвие свидетей не позволяло мне пойти дальше и заставить его покаяться, сказать, что он сожалеет, что его заставили или что угодно в этом роде.

– Вы же понимаете, что он слабоумный, – говорил я епископу тихо, когда Мартин уходил молиться в часовню при местной церквушке, а стражник и писарь шли в трактир, чтобы выпить и все обсудить подальше от моих ушей и ушей епископа.

– Понимаю. Но его вина неоспорима.

– Но зачем? – в который раз спросил я его, останавливаясь у самого выхода их монастырского погреба, который переделали временно под темницу для пленника. – Зачем ему или второму, что сбежал, травить своих же соседей? Возможно, своих друзей.

– Ты ответь мне, – пожал плечами епископ. – Он мог позавидовать соседу, поругаться с кем-то. Причин может быть много.

– Я опросил всех. За эту неделю я познакомился с каждым, кто живет в городе и не допросил разве что малолетних детей. Ни с кем он не ругался.

– Смотри на факты, Габриэль. Факты и есть самое важное, разве не этому тебя учили?

– Я знаком с юриспруденцией, не стоит тыкать меня в нее носом. И довольно неплохо знаком, раз мой орден счел возможным поставить меня на то место, где я сейчас. Но может ли полоумный отвечать за то, что человек, у которого он работал, поругался с соседом из-за жены и решил отравить его?

– Это сложный вопрос, ты сам знаешь, зачем задаешь его мне? Какого ответа ожидаешь?

– Мне нужен совет. Этот город знаком тебе лучше, эти люди – твои соседи, они приходят к тебе за помощью в том или ином деле. Кому как не тебе знать, как они отреагируют, если полоумный здоровяк будет отпущен.

– Ты не сможешь этого сделать.

– Почему?

– Плохая идея, Гейб, плохая. Хуже некуда. Его все равно казнят, и после тебе придется искать тех, кто убил его тихо, ночью на улице. И, знаешь, что я тебе скажу? Я бы не хотел видеть тебя в тот момент, когда ты на площади вынесешь вердикт отцу той маленькой девочки, которая умерла первой от отравленного хлеба.

Я прикусил губу. Мне неизвестно было будущее и как все произойдет. Положение меня и сейчас не сильно радовало. Я должен был отправить на костер подсудимого, который не отвечает за свои действия, только для того, чтобы люди не устроили расправу, которую мне же и придется разгребать.