Легат

Уняв дрожь в руках, я взглянул на человека, которого сегодня отдам в руки «светского суда». Полный мужчина с копной светло-каштановых волос, опущенных на лицо. Мокрый до последней нитки, он словно сжался в «гробу», куда его поместили мы с Мартином. «Железный гроб», как его называли инквизиторы, сделанный из полос тонкого железа, и собраный в форме человека, был явно мал для здоровяка. Мартина это порадовало. Он был доволен, что человек виновный в смертях и даже не желающий покаяться, будет страдать и перед смертью. Мартин порой пугал меня, проявляя в своем поведении садистские наклонности. Однако он считал себя всего лишь настоящим католиком. Всюду таскал с собой томик библии, старый, с оторванными страницами, словно он один мог защитить его от всех бед и еретиков мира.

Пленнику было явно неудобно, с момента заточения минул день, который он провел взаперти, под солнцем, ливнем, градом камней и редких птиц, которые пытались выклевать ему глаза. Но он молчал. Больше недели я вел допрос, в присутствии Мартина, писаря и старейшины городка, но тот упорно не признавался ни в чем, не каялся, и даже неудобства, причиняемые «гробом» не заставили его признаться в ереси, в том, что он натворил со своими соседями, и не выдал местонахождение сообщника. Все это дало повод Мартину считать его виновным, и он не меньше, чем местные, ожидал сегодняшнего суда, кружа вокруг пленника, как ворона над падалью, весь день.

Я снова взглянул на пленника, сгорбленного в железной клетке. Ботинки, крепкие на вид и просто гигантского размера почти по щиколотки погрузились в конский навоз, лежащий вокруг него и размякший до зловонной жижи. Местные успели закидать его за последние несколько часов, не жалея ни рук, ни ног, тянув на площадь едва ли не свои ночные горшки. Я сомневался, что этому могли бы помешать стражники – они не рисковали бы собой в страхе быть к вечеру залитыми помоями, мочой или чем похуже. Я почти видел, как они, завидев очередного «несушку» помоев, просто отворачивались и делали шаг в сторону, боясь быть забрызганными. В конце концов, это был и их город, и пленник был виновен если не в смерти их близких, то, как минимум, в смерти их знакомых.

Я откинул капюшон, открывая темную копну волос дождю, и двинулся к помосту.

Пока я поднимался по ступеням, дождь притих, и когда я преодолел последнюю из десяти ступеней, последняя капля упала мне на лоб и стало тихо. Я провел глазами по толпе собравшихся, ожидая, когда все усгомонятся, и я смогу к ним обратиться, не повышая голоса. Все притихли, обратив свои лица ко мне. Даже небо затаилось в преддверии судилища.

– Жители Предлесья! Сегодня мы собрались здесь, чтобы предать еретика справедливому светскому суду. Он отказался принять милость Папы, признаться в своих грехах и отдаться в лоно Церкви. Он отрекся от Нее. Пока вы мирно спали в своих постелях он и его сообщник замышляли зло против вас. Пока вы лелеяли ваших детей, они лелеяли планы вашего убийства. Церковь более не в силах вернуть его себе, вернуть его вам. Поэтому мы отдаем этого человека в руки светского суда. Пусть он будет справедлив. В свою очередь, Церковь – в моем лице и лице епископа, просит вас смилостивиться над этим еретиком!

Толпа загудела. В подсудимого снова полетели огрызки и всякий мусор.

Я нашел в толпе своего помощника и кивнул ему.

– Смилостивиться, как же, – прошептал Мартин, когда я спустился вниз, – если суд не сожжет его на костре, то это сделает Церковь.