Ледовый десант

«Артур, Артур… Как же так? Вырвался из такого плена, из лап, считай, самого группенфюрера Мюллера и его приспешника Вассермана и все-таки погиб… Сколько ты своим пленом задал хлопот! И мне и всему штабу… «Артур — предатель, а генерал Шаблий — политический растяпа! Пригрел врага, который возводит поклеп на партизан, на Советскую власть в своей листовке…» Как мы обрадовались с полковником Веденским, когда получили от тебя весточку прямым текстом! Ведь шифра у тебя никакого не было, когда бежал из плена… Воюет все же Пятая застава! И вот на тебе! После неимоверных мук погиб. И твой побратим Иван Опенкин, наш первый среди партизан Герой Советского Союза, тоже погиб. Нет уже в живых ни командира, ни комиссара Пятой заставы. Но многие хлопцы еще воюют. Жива и Леся Тулина… Сражается с врагом твоя застава, Артур! Еще пойдут твои друзья в наряд на охрану государственной границы, когда закончится война… Что я скажу твоим латышам? Что скажу, Артур, матери твоей?..»

Шаблию вспомнилась встреча с пограничниками Пятой заставы накануне войны. Среди них стоял и сержант Артур Рубен — крепыш, чемпион округа по борьбе, сын латышских стрелков, родственник самого командарма Яна Фабрициуса. «Мог ли человек, в пятнадцатилетнем возрасте убежавший из дому в Испанию, чтобы сражаться против фашистов, изменить присяге Красной Армии? Нет, конечно!..»

Вспомнилась и встреча в Ворошиловграде, когда Опенкин и Рубен отчитывались о действиях партизанского отряда «ЗСТ-5». А потом аэродром… Десант Ивана и Артура Рубена июньским вечером сорок второго года должен был лететь в район железнодорожной станции Лозовая на бомбардировщиках. Но на аэродроме не оказалось транспортного самолета. Тогда в предвечернем воздухе пахло чебрецом и молодой полынью. Небо было чистое, без единого облачка. Казалось, и оно вбирало в себя эти запахи донецкой степи.

Больше он с комиссаром отряда Артуром Рубеном не встречался…

«Эмка» ехала пыльной дорогой. Вдали островками проглядывали села. Шаблий узнавал даже отдельные осокори, липы и тополя, пережившие оккупацию, — будто казацкие пики, они гордо устремлялись в небесную голубизну.

Не все поля прошлой осенью и весной были засеяны зерном. За два года войны на нивах бурно разросся бурьян: полынь, чертополох, пырей. То в одном, то в другом месте поля были перерезаны полосами окопов и траншей. В некоторых из них закопаны трупы тысяч расстрелянных и сожженных фашистами советских людей — военных и гражданских.

Села, видневшиеся на горизонте, были знакомы Шаблию. Здесь в сорок первом он водил полк чекистов и красноармейцев в атаку. Здесь погиб его шофер Гриша Буряк. Здесь сельчане помогали ему одеждой, куском хлеба, когда он пробивался на восток, к фронту. Это была самая тяжелая в его жизни одиссея.

За двадцать два года воинской службы Шаблию доводилось вести бои с белогвардейскими бандами на Дальнем Востоке, часто нарушавшими государственную границу, принимать участие в походах против белокитайских армий. Но все те рейды были победными. А в сорок первом — выход из киевского окружения… Бойцы были морально угнетены. Погибли командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Кирпонос, секретарь ЦК КП(б)У, член военного совета фронта Бурмистренко, многие командиры…

Шаблий вышел к своим через полтора месяца, протопав семьсоткилометровую тропу по территории, захваченной врагом.

Ему было интересно теперь узнать: какова судьба его спасителей? Одна из родственниц — тетка Явдоха — отдала тогда Шаблию пальто своего мужа. Жива ли?..

Уже через полчаса он получил ответ.

Нет хаты тетки Явдохи. Нет и полсела — сожгли каратели. Жутко кругом. Печально шумят опаленными ветвями тополи, клены…

Семен Кондратьевич побрел по изувеченной земле в сад навстречу девчушке лет четырнадцати и примерно такого же возраста хлопцу, вылезшим из землянки, выкопанной между двумя яблонями.

— А-а… Товарищ депутат, — узнала его девчушка. — Аж вот вы когда вернулись! А мама и тато не дождались вас. Маму немцы сожгли, а тату расстреляли в жандармерии. Я с Андрейкой убежала в лес. Но когда наши пришли, мы вернулись.

Шаблий присел на корточки, обнял девчушку и хлопца за плечи, погладил их по головам.

— Ты, значит, Андрейка? У меня есть сын Андрей. Сейчас он на фронте… А тебя как звать? — обратился он к девчушке.

— Оксаной.

— Я никогда вас не забуду, Андрейка и Оксана! Освободят наши Киев, заберу вас к себе. Будете у меня за сына и дочь. Согласны? — решительно произнес Шаблий, почувствовав и свою вину в том, что дети стали сиротами.

«Если бы я не заходил со своими побратимами по несчастью к их родителям, то, может, они и были бы живы? — подумал с болью он. Но тут же появилась другая мысль: — Нет, не я виноват в гибели их матери и отца. В этом повинны проклятые фашисты. Только они…»

— Ну так что, согласны? — повторил тихо свой вопрос Семен Кондратьевич. — Пусть будет у меня два сына Андрея и две дочери — Лида и Оксана.

Дети молча кивнули, прижались к нему.