Ледоход

– А я не согласен! Я-то знаю про себя, что неподкупен, – Тимофей непримиримо возразил невидимому оппоненту. – Потому что хорошо знаю простую истину! Для получения каких-то ста долларов, придется сделать людям большую гадость. Чтобы «заработать» миллион, понадобится совершить огромную гадость. Но какого размера должна стать гадость, оцениваемая в миллиард? Ведь не станут богатенькие тратиться за красивые глазки! Им в каждом деле выгода нужна! И, конечно же, не как у всех, следовательно, закону и совести противоречащая! Потому делать ее они пожелают чужими руками, чтобы казаться чистенькими. В этом-то и ключ, за это они и готовы платить! Отсюда и моя мораль – человек, неспособный совершить маленькую подлость, никогда не совершит и большую – ни за какие миллионы!

Тимофей снова провел руками по пустым карманам – ему нестерпимо хотелось курить, – и опять подумал, что этот несправедливый мир, его не приемлющий, в нём больше не нуждается. Действительность очень часто отвратительна, а мир для тех, кто желает ему добра, всё чаще враждебен. И всё оттого, что я не подчиняюсь правилам этого мира. Не смирился с тем, что теперь разрешили предавать товарищей, даже Родину. О! Сколькие успели этим воспользоваться! Можно убивать, если требует интерес, можно обирать соотечественников, можно бесконечно лгать им про счастье быть оптимистом, не обращая внимания ни на удручающую реальность, ни на преступные деяния начальства, озабоченного лишь обогащением. В конце концов, можно спакойненько мошенничать, распространяя какие-то гнусные ваучеры или акции, навязывая нереальные «проекты», несъедобные продукты питания, мнимые услуги, поддельные лекарства или лукавые бады. В таких случаях можно не волноваться! В таких случаях преступники и мошенники не подсудны. Если, разумеется, есть чем откупиться!

Несмотря на враждебное отношение к себе этого мира, морально убогого и деградирующего, как полагал Тимофей, он не хотел под него приспосабливаться. Воспитанный в совестливой атмосфере советской глубинки, он – вполне нормальный человек и новый, но уродливый мир, – оказались несовместимыми и непримиримыми. И хотя перевес сил в этом противоборстве оказался не на стороне Тимофея, он даже под угрозой собственной гибели не желал превращаться в моральное чудовище, лелеющее свою алчность.

А к Волге подбирались ранние туманные сумерки. Лед еще продолжал активно сходить, хотя льдины помельчали, не соударялись и почти не мешали сплавляться одна другой.

Тимофей поёжился от холода, но не сдвинулся с места, продолжая безрадостные размышления:

– И зачем я, дурень, обо всём мире пекусь? Будто в моей жизни давно порядок. Почему я, здоровый и неглупый мужик, настолько не вписался в нынешнюю жизнь? Разве не за место в ней я всегда боролся? С трудностями, с обстоятельствами, отсутствием денег подчас и на хлеб насущный. С собственной ленью боролся и с трусостью, с людьми нехорошими, с сорняками и плохой погодой. Поглядеть на меня со стороны, так и впрямь выходит, вся жизнь – борьба! И вот – приплыли! Даже в собственной семье нет ни сочувствия, ни поддержки, будто сам во всём не прав! Выброшен отовсюду, словно пустая порода. И кто бы знал, как от этого болит душа! А ведь рожден был, пожалуй, для чего-то большего и важного, может, даже великого, но жизнь прожил стебельком на круче – качаюсь да никак не сорвусь. И уж не изменить мне ничего ни в собственной жизни, ни в обезумевшем мире…

С большим напряжением Тимофей зачем-то столкнул в воду лодку, оставшуюся незакрепленной после вчерашнего, и запрыгнул в нее. Вёсел не оказалось, но течение и без них оттягивало посудину всё дальше от берега. Тимофея это не тревожило. Он безразлично улегся на ребристом днище суденышка, спиной уперся в поперечную доску, служившую простеньким сиденьем или, как говорили на флоте, банкой, и, запрокинув голову, без интереса провожал свинцово-черные тучи, которые ветер круто замешивал в небе, словно жена тесто на хлеб.

В душе царила безразличная пустота, но какое-то смутное решение завладело им, а остальное – суета житейская. Инициативы больше не требовалось – борьба и активность остались в прошлом. От них мало проку! Тимофей даже удивился спокойной уверенности в себе относительно задуманного, которое недавно вызвало бы активное отторжение. Но теперь ничего не задевало.

Тимофей исполнял всё неторопливо и безразлично, будто мощный наркотик подавлял в нем ощущение жизни со всеми, присущими ей потребностями и желаниями. Потому последующие события развивались хоть и при непосредственном участии Тимофея, но как бы сами собой, без его воли.

В какой-то момент, действуя по намеченному плану, или поддавшись внезапно возникшей идее, он всем телом перевалился на проплывающую рядом льдину и плашмя улегся на ней, уже полностью пропитавшейся жгуче ледяной водой.

От последнего толчка свободная лодка отчалила от льдины и легла в неспешный дрейф. А Тимофей глядел в угасающее небо, не ощущая неистового холода от промокшей на льду спины. Потом закрыл глаза и прошептал одобренный им же приговор: