Леденящая жажда

Она ничего не сказала, подбежала к вешалке, Схватила пальто и выбежала на улицу. Плевать, что там думает Кукушкин. Скорее всего, ничего не подумает. Ему все равно. Пускай занимается чем хочет! Пускай якшается с этими, как выражается Семенов, «сверху»! Пускай изойдет злобой. Мне плевать!

Холодный ветер подул прямо в лицо, но она этого не заметила.

Она не заметила, как сделала очень короткий шаг от любви к ненависти.

А Кукушкин остался в пустой лаборатории. Он действительно не думал о Соне, он вообще ни о чем не думал, потому что все уже случилось. Пока эти химики пили спирт и флиртовали, он все сделал.

Дверь отворилась почти бесшумно.

— Я вам сказал! — закричал Кукушкин. — Еще не готово! Я сообщу!

— У нас другие сведения, — тихо сказал угрюмый. — Вы что-то от нас скрываете?

— От вас скроешь!

— Правильно, и не пытайтесь. Даем вам еще два дня, если…

— А что будет, если «если»? — с издевкой спросил Кукушкин.

— Для вас ничего хорошего.

— Но тогда вы шиш от меня получите!

— Это не важно, незаменимых нет. Наши люди уже ознакомились с вашими результатами. Они смогут продолжить и закончить.

— Ну подумаешь, годик-другой подождем, — сказал человек с залысинами.

— Они никогда не закончат! Только я могу!

— Мы это учитываем, потому и разговариваем с вами пока по- хорошему.

— А можете по- плохому? — зло скривил губы Кукушкин.

— Можем, — ответил угрюмый. — Мы все можем.

— Например?

— Например, убить вас.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Глазов

27 июня 200… года, 14.01

Дверь была закрыта.

Трубач постучал — тишина. Сколько он проспал? Сутки, час, минуту? Окон не было, электрический свет из-за двери. Часы почему-то стояли на двух. Два ночи или два дня?

Трубач сел. Нет, наверное, еще ночь. В этой каморке, в инфекционном боксе, душно и тесно. Но не это главное, главное там, за стенами бокса, — его сестра, эти люди, которые умирают, эти гады, которые убили милиционеров, эта паника и ужас, эта чума…

Он легко сопоставил то, что видел сам, с тем, что ему перед смертью рассказала Сашка. Двое что-то делали на набережной. Нерусские. Что-то бросили в воду… Потом они пытались убрать свидетелей.

Когда это было? Да, как раз примерно неделю назад. Прямо перед началом эпидемии… Нет. никакого сомнения: то, что те двое бросили в воду, и послужило ее причиной.

За неделю отрава могла попасть в городской водопровод. Сегодняшний джип тоже может быть как-то связан со всем этим. Но почему именно Глазов?

Конечно, здесь для них все просто. Провинция. Регистрационного режима нет. Люди доверчивые, непуганые. Создать панику проще пареной репы. Один теракт — и весь город уничтожен. Москву сразу не разрушишь, Питер тоже, а вот этот городок — «чик, и уже на небесах». Мал городок, а резонанс будет громадный.

Глаза против воли закрывались. Он во всем разберется. Нужно всех предупредить, чтобы не пили воду. Вот только поспит еще полчаса и…

…Он проваливается в сон и видит то же болото. Снова та же луна. Он ползет среди кочек. Стой! Это не кочки! Это трупы. Где-то должна быть сестра. Но она еще жива. Кажется, нашел! Нет, это не она! Это Сашка. Не дышит — мертвая? Но как-то странно улыбается, как живая. Бедная, бедная Сашка! На него накатывает жалость. Он начинает, целовать ее в закрытые глаза. И тогда они открываются. Сашка смеется. Он вдруг понимает, что она его обманула. Как всегда! «Пи-ить! Пить дай! У-ми-раю!» — как бы жалостливым голоском она начинает просить, как бы плачет. А потом плач незаметно переходит в смех, в хохот, в дикое гоготание. «Пить!» — и снова хохот. Ее лицо искажается. Нет! Это не Сашка! Это… это… опять та самая маска, кровавая маска с омерзительной ухмылкой…

Трубач вздрогнул. Сколько он спал? Как? Только пять минут?

Ему казалось, будто прошла вечность… Так, еще минут пятнадцать — силы потребуются, и все. Он легко приказывает себе заснуть, и тут же, едва задремывает, снова погружается в видения. Только бы не старый кошмар!

…Снова болото. Никого нет. Пусто. Где все? «Они умерли и ушли под землю…» — почему-то промелькнула в голове странная мысль, словно в голове прозвучал чей-то незнакомый голос. «Если Светка еще жива, то она должна быть здесь… Ищи!» Он полз долго, чуть не утонул в этом противном, теплом торфе. Но ее нигде не было. Вот что-то белое мелькнуло между кочками. Что, что это? Рука. Это ее рука. Ее пальцы. Она умерла. Она так не хотела умирать!

— Просыпайся! Тебе пора вставать.

— Я не хочу!

— Почему?

— Потому что она умерла.

— Не верь ничему, пока не увидишь собственными глазами.

— Нет! Нет! Нет!

И он открыл глаза. Два пятнадцать. Дверь все еще заперта.

— Откройте! Позовите кого-нибудь! Откройте! — Трубач стучал в дверь. Никто не отзывался.

Только через пять минут дверь открыла та самая рыженькая санитарка.

— Ты зачем, дурочка, меня закрыла?!

— Нам так приказали, — испуганно ответила она.

— Кто?!

— Главврач. Он сказал, что вы слишком бурно на все реагируете.

— А как еще можно на все на это реагировать?

— Вы паникуете. А сейчас паниковать нельзя. Ни в коем случае.

— Да не паникую я, — как можно спокойнее произнес Трубач.