Лебяжий

– Силком никого не заставляют, – отводя глаза, сказал Лукашин. – Добровольцы найдутся?

– Само собой, – беспечно, лихо ухмыльнулся Водилов.

– И я, и я... – раздались голоса.

– Зря вы это, ребята, – устало отмахнулся высокий тракторист. – Ей-богу, зря. Мы тоже люди, понимаем...

– Не обижайся, – хлопнул его по плечу Лукашии.– Ребята погорячились.

Все растеклись по местам. Началась переправа, закончившаяся к четырем часам.

Небо предутреннее было отчетливо, всё в крупных и ярких звездах, белых, словно ромашки. Они свисали так близко, что хотелось коснуться застуженными руками, погреть задубевшие ладони.

Вот тусклой синевы поубавилось, и все вокруг стало сереть, как часто бывает под утро. Вдруг сверху откуда-то, неизвестно кем брошенный, упал длинный луч, и горизонт, им ополосованный, вспыхнул и засиял. Минутою позже сияние разошлось, достало до купола, но за его контурами небо оставалось темным, как нефть. Но вот и оно, словно от искры, занялось синим и желтым пламенем. Два цвета, столкнувшись, слились воедино, и вверх взвился серебряный змей. Он заиграл, зареял, все заслонил собою, а когда унесся прочь – из множества невидимых помп выбрызнули оранжевые, розовые, зеленые струи. Они перемешались, сплелись, выгнулись, расплескались, ударившись друг о дружку, – цветных брызг стало несчетно. Их капли, их пламя отражались на снегу, отпрыгивали и, на лету срастаясь, превращались в радужные языки, а языки – в огненные столбы. Тундра, ослепленная неистовым бунтом света, бросала робкие, благоговейные тени, и, быть может, лучше и прекраснее, чем эта, в иные часы унылая, земля, теперь не было ни одной земли на свете.

– Разыгралась, холера! – ворчал Лукашин, а у самого глазки изумленно сияли, и в них отражалось исступленное буйство огня.

С берега поднимался последний трактор, и это стоило доброго фейерверка.

– Небо-то, а? – восхищенно шептал Станеев, впервые увидевший северное сияние, и подходил то к одному, то к другому: что же, мол, вы не восхищаетесь? Уставшим до смерти людям было не до восторгов, но и они задирали головы, следя за причудливой игрой света.

– Поет небо, – отозвался Вэль, усаживаясь в нарту.

– Куда ты на ночь-то глядя? – заволновалась Сима. – Ночуй!

– Я стадо каслаю... помощники молодые... надо ехать, – ткнув одного из оленей хореем, Вэль скрылся в сиянии.

– Сгинет ведь! Что ж вы одного-то его отпустили?

– Не сгинет. Он тут вырос, – успокоил Симу Лукашин. – Ну, с богом!

Часу в седьмом, срезав угол, переправились еще через одно озеро. И Лукашин отослал всех спать.

Станеев улегся, но к нему подошла Наденька. Увидав через окошко хилое деревцо, стала допытываться:

– Откуда оно прибежало?

Станеев, импровизируя, принялся сочинять сказочку.

– Жила-была сосенка на свете, дерзка, смешлива, как многие девчонки на свете. Но вот подросла, дружка встретила. И скоро у нее сын родился. «Гуленыш! Ублюдок!» – указывали на парня завистницы. А он рос, зубастел. Когда заговорил – об отце спрашивать стал. «Нету его, в дальние края уехал...» – глаза уводя, отвечала мать. «Пусть хоть и в дальние... найду...» – решил кедренок и отправился по белу свету. Шел полем, шел лесом. До-олго шел! «Не ты ли отец мой?» – спрашивал у встречных деревьев. Те только ветками колыхали, дескать, ошибся, малый! Может, и встретился среди них отец кедренка, но не признал или не признался. А парень из лесу вырвался на простор и оторопел: пустыня снежная перед ним, ни деревца, ни кустика. «Как так? – думает. – За что природа землю эту обидела? Ну вот вам, я здесь корни пущу!» И пустил. И стал родителем во-он того леса... – закончил Станеев и показал девочке на темнеющий вдали Лебяжий.

– У тебя тоже нет папы? – заглядывая ему в глаза, спросила девочка.

– У меня и мамы нет, – улыбнулся Станеев и затормошил девочку.

– А как же ты родился? – не отставала Наденька.

– Он инкубаторский, – с ухмылкою вставил Водилов. – Это очень удобно: кого не встретит, тот и отец.

– Заткнись! – поставив девочку на пол, Станеев, точно медведь-шатун, всплыл на Илью.

– Не бей его! Пожалуйста, не бей! – закричала Наденька. Он опомнился и, сдерживая гневную дрожь, выскочил на улицу.