Ларс

В какой-то момент она повернулась ко мне, видимо, чувствуя мой взгляд. Огонь осветил ее. Она беззвучно плакала. Ее слезинки безмолвно катились тонкими ручейками. Мне стало неловко. Будто я подглядываю и занимаюсь чем-то постыдным. В то же время, мне хочется утешить ее. Ведь все же хорошо, мы со всем справились.

– Я думала ты спишь, – прошептала Эса.

– Не могу уснуть, – чуть ли не оправдываясь, произнес я, – твои душераздирающие всхлипы не дают нормально поспать, – добавил я шутя.

– Не правда, я тихо… – возмущение в голосе подсказывает, что я на верном пути.

– Конечно тихо. Так тихо, что я из-за твоего плача перестал слышать храп Аршака, – Джуниор будто услышал и всхрапнул особенно громко.

Мелькнувшая в темноте улыбка и тихий смех девушки были бальзамом на мою многострадальную душу.

– Я последний раз так ревела в детстве, когда меня отдали в храм, – успокоившись, пропела она, – и с тех пор я привыкла быть стойкой, храброй…

– Мужиком.

– Что?

– Ты привыкла быть мужиком, – возмущение в резком повороте головы и учащенное дыхание, больше похожее на пыхтение паровоза, сказали больше любых слов, – Не надо так реагировать. Ты – девушка. Причем девушка достаточно красивая, но жизнь, а точнее твой храм, сделали из тебя мужеподобного воина. Твое женское начало сейчас прорвалось через слезы. Это нормально. Так и должно быть. Не стыдись своих слез. Будь собой. Не той воительницей, которую слепили из тебя, а той девушкой, которая ты есть на самом деле.

Эса в смятении вращала глазенками. Мне кажется, она реально считала мгновения, через которые пригвоздит меня к теплой печи своими метательными ножами. Она отвернулась и какое-то время молчала.

Я не хотел ее обидеть, но и слушать исповедь о ее душевных терзаниях, по крайней мере, сейчас, я не мог. Да просто потому, что я не знаю, как реагировать на такое. В моих глазах она – стойкий оловянный солдатик. И нужно направить ее мысли в другое русло, чтобы она не терзала свою душу, а нашла в себе силы преодолеть те трудности, которые она понапридумывает. Я не являюсь психологом, но подобное поведение мне знакомо, поэтому нашел самый легкий и действенный способ успокоения плачущей девушки – смех и резкая смена настроения. Это как контрастный душ. Помогает и работает безупречно.

– Наверное, ты прав, – ее голос был спокойным и каким-то довольным что ли.

– В том, что разглядел в тебе мужика? – иронично поддел я ее.

– Нет, – Эса хмыкнула, – в том, что я не то, что я есть на самом деле, а то, что из меня хотели сделать.

– Глубокомысленно.

– Ну, я хотела сказать, что меня сделали воином, убийцей, разведчиком, а я просто безвольно согласилась быть всем этим.

– Сколько тебе было лет, когда ты попала в храм?

– Лет шесть-семь. Не помню точно.

– Так у тебя не было другого выхода. В таком возрасте, как правило, мозгов-то нет, в голове есть только пластилин, которому придают форму учителя.

– Пластилин? Это что?

Опять я своими словечками попал не туда. Мой лексикон нужно срочно контролировать, а лучше менять.

– Пластилин это что-то похожее на податливую глину, которую еще не обожгли и легко меняют форму, – выкрутился я.

Вроде прокатило.

– Да, так и есть, я тогда была «пластилин», который превратился в воина благодаря учителям.

– У тебя сейчас есть великолепный шанс самой решать какую форму придать своей жизни. Брата ты нашла, он спасен. Сама ты с малой дружиной и твердо стоишь на своих ногах. В деньгах, как я понимаю, ты не очень нуждаешься. Поэтому лепи свою судьбу так, как ты того хочешь.

– Моя клятва верности выше любых моих желаний.

– В твоей клятве сказано, что я должен оберегать тебя. Если лучшим решением для сбережения тебя, как личности, является передача тебе полной свободы в своих действиях, то клятва не нарушается.

– Глубокомысленно, – вернула она мне мою же фразу.

Мы улыбнулись. Диалог как-то свернулся. Эса прикрыла глаза.

Этот разговор должен был состояться. Я должен был дать Эсе свободу от всех обязательств. Она слишком хорошая девушка, которую я за короткий промежуток времени, не раз подозревал во всех смертных грехах. И за это мне стыдно. Поэтому, чтобы откупиться от этого чувства, я, видимо, намеренно подвел весь разговор к обретению ею свободы, в том понимании, которое есть у меня. В двадцать первом веке самое главное достижение человечества связано со словом «свобода». Может, поэтому я мыслю именно подобными понятиями моего времени. Может, поэтому мне хочется избавиться от подчиненного положения Эстрид. То, что она ревела – это ведь тоже связано с понятием «свобода». Она освободила из заточения брата. Может быть, она хотела бы, чтобы в ее детстве и ее освободили из своеобразного заточения в храме. Психику женщины не понять, но что действительно важно, так это то, что после этого разговора, мы стали ближе. Я больше не буду ей не доверять. И если завтра она скажет, что хочет свободы, то я ее отпущу. Вместе с братом. Так будет честно. Так будет справедливо.

***