Ларе-и-т`аэ

— Талле... — думал Эттрейг, оперев подбородок о сжатые кулаки и глядя на замерший в ожидании осени дворцовый парк. — Талле... ты сумасшедшая суланка, Талле. Ты совершенно сумасшедшая, и я обязан тебе по гроб жизни. И за свой спокойный сон — изредка хотя бы спокойный — и за эти ночи, наполненные пением, и за Грань... и за все то счастье, что ты подарила бессчастному королю. Я твой должник, Талле... за себя, за короля и за весь Эттарм.

Эттрейг даже и в мыслях всегда называл Трейгарта по имени либо королем — и никогда дядюшкой, хоть и приходился ему племянником. Слишком жестоко напоминать человеку о том, что у него никогда не будет детей — не будет, потому что он сам так решил... и был прав... несомненно, прав... только это больно, слишком больно... нет, наследник престола по боковой линии, принц крови Эттрейг, сын младшего брата короля, а значит, королевский племянник, никогда не называл короля Трейгарта дядей. Даже и в мыслях не называл — как будто Трейгарт мог услышать их, эти мысли.

Хотя... как знать, что может и чего не может оборотень, для которого Волчьи врата пусть и зримы, но закрыты.

Полтораста лет тому назад его почти тезка, Иттрейг Отступник, предал свой дар и свой народ. То, за что обычный человек платится всего лишь укорами совести, если она у него есть... оборотень королевской крови за подобные проделки платит куда дороже. Волк Эттарма сам явился к королю-предателю, явился и... нет, не отобрал Дар полностью — закрыл его. Дар, как и прежде, струился в жилах королей Эттарма — и сворачивался, закупоривая вены кровавой коростой, пенился безумием в мозгу, выгибал тела в приступе падучей, разъедал удачу и пожирал счастье. Младшие сыновья, дети боковой ветви были свободны от проклятия — но ни один наследник престола, ни в бытность свою принцем, ни впоследствии, уже став королем, не мог войти в Волчьи Врата. Ни один из них не был счастлив, ни даже удачлив... не иначе, Волк сам хранил Эттарм, отняв это право у королей вместе с Даром — в противном случае непонятно, почему за полторы сотни лет все вокруг не разлетелось вдребезги. Увечные, припадочные короли, ни один из которых не мог похвалиться долгой жизнью...

О да, с проклятием пытались бороться — а как же. Когда Иттрейга сменил на троне его старший сын и стало ясно, что и он не свободен от проклятия — и тоже по заслугам — новый король призвал к своему двору магов видимо-невидимо. Одни пожимали плечами, другие отмалчивались. И лишь самый младший и самый дерзкий из них соизволил приотомкнуть уста. Он сказал, что проклятие снять не просто. Не просто, а очень просто. Сделать для этого нужно сущую малость — но сделать ее не для того, чтобы снять проклятие, а от чистого сердца, по доброй воле, иначе ничего не получится. А посему он, маг, не смеет даже намекнуть, в чем именно заключается означенное действо, дабы из-за его длинного языка проклятие Волка Эттарма из обратимого не стало вечным. С чем и отбыл, успев вовремя уклониться от тяжеленной вазы, запущенной королем ему в голову.

Вот потому Трейгарт не женился и детей не завел. «Проклятая кровь закончится на мне» — вот что он сказал. Дети не заслужили рождаться с проклятием в крови. А Эттарм не заслужил проклятых королей тем более. Корону Эттарма унаследует сын младшего брата. Оборотень, свободный от проклятия.

Нет, Эттрейг никогда не называл и не назовет Трейгарта дядей. Только королем — или по имени.

Зачем, зачем, зачем?! Если есть на свете человек и король, во всех своих проявлениях непохожий на Иттрейга, так это Трейгарт... зачем, за что, за что? Неужели проклятие настолько слепо... ведь должен, должен найтись какой-то выход! Всякий раз, оказываясь на Грани, Эттрейг искал его — случалось даже, что и находил — но всякий раз знание оставляло его, едва он покидал Грань, расплывалось туманом, пряталось в Серой Тени. Оставалась лишь смутная память о том, что выход есть — память, противостоящая отчаянию. Только она и могла ему противостоять — до тех пор, пока появилась Талле.

Все-таки проклятие не совсем слепо. Трейгарту во всех его начинаниях везло куда больше, чем его предшественникам. А Талле была самым большим его везением. Нежданной, совершенно шальной удачей. Точно, что шальной. Более шального существа, чем Талле, так сразу и не вообразишь.