Лара

«Да, завтра, завтра», — повторил он вдруг,
И это все, что слышали вокруг.
Бесстрастен оставался он лицом;
Взор яростным не заблистал огнем;
Но досказал той фразы ровный тон,
Что твердое решенье принял он.
Взяв плащ, он окружающим кивнул
И мимо Эззелина прочь шагнул,
С улыбкой встретя взор суровых глаз,
Стремившихся его склонить сейчас;
Не яд в ней был, не гордость та, где гнев
Презрением прикрыт, оцепенев,
В ней был покой того, кто сознает
Все, что свершит и что перенесет.
Но в том покое чистота ль была,
Иль старый грех, ожесточенность зла?
Увы! Так сходно изъявленье их
Во взорах, жестах и словах людских;
В одних поступках правда нам дана,
Что для души наивной столь темна.

XXV

Дав знак пажу, он вышел. Паж привык:
Он жест и слово понимает вмиг.
Лишь он за Ларой прибыл из страны,
Где души солнцем воспламенены;
Для Лары брег покинул он родной,
Послушен долгу, хоть и юн душой;
Как Лара, молчалив, — не по годам,
Сверх должности он предан был и прям.
Хоть местный он и понимал язык,
Но приказанья слышать не привык
На нем; зато как оживлялся вдруг,
Когда ловил родимой речи звук
От господина! Дальних гор родней,
Звучал тут голос близких и друзей,
Кого он кинул, позабыл совсем
Для одного, кто другом был, был всем!
Других подобных нет ни там, ни здесь;
Что ж странного, что к Ларе льнул он весь?

XXVI

Был строен он, и легкой смуглотой
Лицо подернул солнца луч родной,
Но, их с рожденья нежа, не обжег
Румянцу быстрому подвластных щек.
Но рдел на них не пыл здоровый тот,
Когда кровь сердца радостью цветет,
То чахлый был огонь таимых мук,
Что, лихорадя, проступают вдруг;
Как с неба взят был пламень глаз больших:
Мысль электричеством сверкала в них,
Хотя ресницы черной бахромой
Смягчали блеск, окутав грустной тьмой;
Все ж гордость в них печали той сильней;
Боль есть, — но не с кем поделиться ей.
Не по годам его чуждался нрав
Мальчишьих шуток, пажеских забав;
На Ларе взор держал часами он,
Все позабыв и весь насторожен;
Отослан, в рощах он один блуждал;
Не спрашивал и кратко отвечал
Прохожим; отдыхал он над ручьем
За книгою на языке чужом;
Он (как и тот, кому служил) был чужд
Приманок взора и сердечных нужд;
Он равнодушен был к дарам земным:
Лишь горький дар — рожденье — принят им.

XXVII