Лара

Напрасный страх! Зловещей тайны час
Не повторился, и для зорких глаз
Казался Лара все забывшим вдруг,
Но тем сильнее поражал он слуг.
Как? Он, очнувшись, все забыл? Ни взгляд,
Ни слово, ни движенье не хранят
Тех ощущений? Ничего в нем нет,
Что должен был безумный вызвать бред?
Не сон ли все? Его ли дикий крик
Их разбудил в ужасный этот миг?
Его ли сердце замерло от мук?
Его ли взор в их души влил испуг?
Как мог забыть страдалец обо всем,
Коль те дрожат, кто был тогда при нем?
Иль он безмолвен, ибо сросся с ним
Тот страх, — неизъясним, неизгладим,
И будет жить в тлетворной тайне той,
Что сгложет душу, скрытая душой?
Нет, с ним не так! Ни следствий, ни причин
В нем зритель не постигнет ни один:
У смертного для дум, для тайн таких
Слова — все слабы; мысли душат их.

XVII

В нем было странно разное слито:
Манило это, отвращало то;
Его судьба была темней всего;
Кто порицал, кто восхвалял его,
Но, споря, все в него вперяли взгляд,
И жизнь его узнать был всякий рад.
Кто он? Зачем ворвался он в их круг,
Нося лишь имя, всем известный звук?
Он — враг людей? Но всякий знал о том,
Что он веселым был с весельчаком;
А глянуть ближе, говорят одни,
Улыбка та — насмешке злой сродни:
Смех губы лишь кривил — и застывал,
И никогда во взоре не сиял.
Все ж этот взор и мягким был порой,
Не с черствой, значит, он рожден душой;
Но тут же он хладел, как бы стыдясь
Той слабости, что в гордость пролилась,
Не снисходя сомненья разогнать
В тех, кто его боялся уважать.
Он сам терзал то сердце, что в былом
От нежности изнемогало в нем;
На страже скорби, он в душе растил
Лишь ненависть — за то, что так любил.

XVIII