Лапочка для Демона

И точно, стоит только подумать, как раздается спокойный голос надо мной, без особого выражения даже, словно допрос проводит:

— Ну, как тебе, Ольгович? Понял, каково это, убить человека?

Сучара. Припоминает мне наш разговор. Ну да, теперь я знаю, каково это.

Хотя.

Если отвечать на его вопрос прямо, то я не понял, как оно… Я просто не заметил, как. Это произошло и толком не осознал. Быстро и кроваво.

Возможно, если бы пришлось отвечать, то.

Но суда не будет. Мне нарисованы пределы допустимой самообороны, и оспорить этот момент некому. Не придет родня Беркута ко мне вопросы задавать… Вся его родня здесь, у памятника с атакующим беркутом.

Дочка маленькая, бабка старая.

Так что нет, Кирсан, не знаю я, каково. Это на самом деле.

— Не знаю, как человека, тихо отвечаю я. Я брата убил.

— Беркут был тебе братом? усмехается Кирсанов и дружески хлопает по гипсу.

— А то ты не знал… И чего играет, сука?

— Я не об этом.

— А я об этом.

— Мы с тобой всегда на разных языках говорили.

— Да, мне похуй, что приперся? не выдерживаю, грублю.

— По делу, Ольгович, не плачь только, что Славку-маньяка потерял, издевается Кирсан.

Я смотрю на него и холодно усмехаюсь. Ну давай, сука, беси меня.

Довольная рожа растянута в улыбке. А потом улыбка резко исчезает.

Он сует руки в карманы, еще раз оглядевшись, начинает перекатываться с носка на пятку, до дичи меня раздражая. Еще присвистывает какую-то бесящую хуйню, вроде немецкого марша.

— Что за дело? не выдерживаю я.

— Бабка Беркута копыта откинула. У него дочь осталась. Беленькая такая, глазастенькая. Милаха. Прям, как ты.

— Анечка? выдыхаю я.

— Да. Знаком?

— Лапа знакома. Где ребенок?

— Со мной.

Я резко встаю.

Нет, Кирсан отец опытный, я просто не хотел… А может наоборот нужно показать девочке, что папа умер, и я его похоронил?

Я замираю, глядя на внедорожник, откуда один из охранников Кирсана выводит маленькую девочку в сером пальто и белых сапожках.

— Беркут в детский сад и школу ее не отдавал. Она немного одичавшая. Людей боится, ничего не говорит, поясняет Кирсан.

Анечка отрывается от охранника Кирсана и бежит мне навстречу. Радостная, улыбается. Действительно милаха. Беленькая, симпатичная. Бежит ко мне, видно, издалека приняв меня за отца. А потом понимает, что я не папа. Останавливается, с опаской меня разглядывая. Я делаю шаг к ней навстречу и присаживаюсь, чтобы быть с ней на одном уровне.

Протягиваю руки.

— Я родной, говорю я ребенку, я твой дядя.

Аня хмурит бровки, как мы с Беркутом. Заглядывает за мою спину, на могилу.

— А почему красиво? очень медленно подходит ко мне. Боялась, робко совсем, Но идет навстречу. Я жду, пока не достигает моих рук. Аккуратно беру ее к себе, и с Анечкой на руках поднимаюсь. Она боится. Пока боится. Она еще не знает, что дядька может заменить отца и стать самым близким человеком. Я-то знаю.

Аня пахнет клубничной жвачкой, кажется хрупкой и малюсенькой. Еще и легкой, так что я почти не чувствую в ребрах боли.

А Кирсан сказал, что людей боится. Вижу немного ошарашенную морду Михалыча. Он удивлен. Чему удивляться, Это мой ребенок.

— Папа твой умер, поэтому так красиво. Вот, цветы ему купил, вздыхаю я, показывая Анечке могилу Беркута.

— А как это, умер? удивляется девочка, как мама? На небе?

— Его больше нет с нами.

— А с кем он?

— С дедом и твоей бабушкой.

И возможно с матерью. Но я для начала выясню, откуда у маньяка Беркута дочь, где на самом деле ее мать, а потом уже буду что-либо говорить. Ребенок, наверняка, с травмированной психикой. В школу не ходила.

Так и замираем мы втроем над могилой Славки.

Знал ли он, кто его будет хоронить?

30. Свадьба

— Ириска, ты такая … Лапа! Богданчик восторженно крутится вокруг меня, периодически протягивает ладошку, чтоб прикоснуться… И не решается. Я смущаюсь, разворачиваюсь к зеркалу, смотрю на себя.

И не узнаю.

Вроде и я, а вроде и.

Кто-то чужой смотрит на меня с той стороны амальгаммы. Какая-то незнакомка.

У этой незнакомки мои волосы, распущенные и свободно лежащие до поясницы. Но смотрятся они словно с рекламы дорогого шампуня, шикарной рыжей волной.

Еще у незнакомки мои глаза, обычные, карие.

Но сияют они, словно меня к сверхновой подключили.

И платье. Тоже мое. Ольга Владимировна, мама Игореши, настаивала на каком-то совершенно невероятном по красоте дизайнерском наряде, Но я не захотела.

Свадебное платье моей бабушки, дополненное моей авторской вышивкой, немного ушитое и укороченное, смотрится, на мой вкус, гораздо интересней любого дизайнерского наряда.

Я смотрю на свои тонкие ноги, упакованные в дорогие туфли какого-то элитного бренда (тут Ольга Владимировна оторвалась, конечно), и думаю, что никогда не выглядела настолько… Красиво.

Не я в зеркале, определенно не я.

Мама не видит.

Много бы узнала о себе нового. По ее мнению, замуж надо выходить в приличном виде, в длинном белом платье, в фате.

А я в бабушкином платье.

Бабушка была ребенком семидесятых и уважала короткие наряды.

И замуж за деда выходила так же, как и я, простоволосой и в белом коротком платье-трапеции.

Я его только серебряными снежинками расшила.