Лапочка для Демона

Она переводит взгляд с окровавленной ладони на разбитое лицо, что-то шепчет своими распухшими от слез губами.

И мир меркнет.

Чьи-то голоса, рев Лапочки остаются где-то далеко в тумане. Я все еще вижу мертвое тело Беркута… И не чувствую облегчения. И не потому, что от моего тела мало что осталось, а потому что я убил человека, которой был мне нужен всю мою проклятую юность. Я бы хотел, чтобы моя жизнь была совершенно другой. Тогда бы подонок, заведший две семьи проиграл. А так… Получалось, что наш отец уничтожил нас.

Меня… И моего старшего брата.

Ты доволен, сука? Все так, как ты хотел?

Куда-то везут. От боли теряю сознание.

И, наконец, приходит облегчение. Потому что так будет лучше.

Я хочу темноты и покоя.

29. Я твой родной

Лапу я не взял на похороны Беркута.

Она и не рвалась, к тому же моя мать приехала, и я Ирой, как щитом, от нее прикрывался.

Сразу, как вошла в квартиру, Лапу ей в руки сунул и свалил подальше.

Нервы у меня и так ни к черту, и выслушивать ее кудахтанье приговор, блядь.

И про похороны брата ни полслова.

Мать бы в жизни не оценила, если б узнала, что я Беркута сам хоронил.

Никого, кроме меня, на городском кладбище не было.

У Беркута вообще никого не было, кроме дочери… И, как оказалось, меня.

Пустая жизнь, наполненная ненавистью.

А я ведь не обманывал, когда признавался, что хотел бы иметь старшего брата. Перед лицом гибели, смерти неминуемой, все иначе понимается, по-другому видится.

Действительно. Это так, если бы все повернулось иначе, и мы бы как-то общались, а не копили злобу вдали друг от друга, из нас бы вышла убойная пара. «Но» оно всегда присутствует.

Беркут был болен на всю свою протекающую крышу, а отец умудрился вселить в нас обоюдную ненависть.

Мы оба в него. Упертые, гордые, мстительные и злые. Последнее нужно искоренять всеми путями, потому что пострадают родные. И бабке Беркута жилось не сладко с таким внуком, и девочке Ане тоже выпала нелегкая доля, хотя Беркут ее одну в этом мире любил.

А у меня Лапа и мама.

Лапа, конечно, феерически меня подставила, выйдя в сеть, когда запрещено было. Но винить ее до конца я не мог.

Просто надо осознавать, что не все в этом мире понимают механизмы интернета, не все осознают современную реальность.

Лапа была уверена, что поступает правильно, что все сделала безопасно, потому что не со своего айпи выходила в сеть.

Ей невдомек, что ее присутствие легко проверить по следам. Это если заморочиться и отслеживать ее рабочий чат.

А тут даже не пришлось этого делать.

Маленькая Анечка, безумно любившая свою учительницу по шитью и просвистевшая отцу все уши о милой Ирине, оказалась дочерью моего старшего брата.

Совпадение, чтоб его.

Словно папаша там, в аду, где ему, надеюсь, на редкость херово, специально нас сводил.

Чтоб уже разобрались между собой, в ком больше беркутовской крови.

Кто достоин остаться на этом свете.

Ненавижу, блядь.

Не могу успокоиться никак, стоит вспомнить этого урода. Не брата, нет.

Отца.

Его проклятая кровь отравляет, сводит с ума.

Хорошо, что я. Это все осознаю. Нужно убить в себе папашу навсегда.

Я протираю лицо левой рукой. Правая еще в гипсе.

Четыре пальца мне сломал брат. Несколько ребер, по почкам так вдарил, что я кровью неделю мочился. Но все равно, я для Беркута хорошее место на городском кладбище выбил. Могилку оформил, памятник заказал… Так с Беркутом общаться гораздо приятнее.

Когда он в могиле.

После похорон я тут первый раз.

Зацениваю качество работ в новом доме для брата.

— Знаешь, брат, я поправляю венок из пластиковых цветов, я рад, что Лапа к тебе попала. Ну что толку от моих способностей и возможностей, если бы мою девушку какие-нибудь чурки сцапали и тут же отдали. А смотри, как получилось. Вместо того, чтобы девок насиловать и скальпелем резать, ты спокойно мертвым лежишь. Значит, не зря меня Демоном назвали, польза от меня есть. Ты как думаешь?

Усмехаюсь, сглатываю ком в горле.

— Молчишь? И ты не представляешь, Славик, как. Это хорошо.

Шум широченных шин по асфальту звучит деликатно.

Кого сюда принесло еще?

С братом поговорить не дадут.

Смотрю в сторону ограды. Между высоких елей тормозит черный внедорожник.

Из него выходит Кирсан. В летчицкой куртке на меху. В кепке, что его старит и даже делает похожим на какого-то политического деятеля.

Смотрит по сторонам… Правильно, Кирсан, тебе есть чего опасаться… Да и привычки не пропьешь. Шагает быстро ко мне.

Скалится, как обычно. Сучара. Питер сказал его любить. Но Питер мне больше не указ, я на него теперь только фрилансю. Так что похер.

Я опять смотрю на могилу, на мраморное надгробие с изображением атакующего беркута, и даже не поднимаюсь со скамейки, чтобы поприветствовать товарища Кирсана. На хер пошел бы он. Вот что приперся? Я, сука, брата поминаю, мне его видеть не хочется.

— Добрый день, Ольгович.

— Ага, нехотя отзываюсь я.

И вдруг Кирсан хлопает меня по плечу.

Это что сейчас было?

Едва сдерживаюсь, чтоб не оскалиться злобно.

Сочувствие проявляешь, сучара? Не поверю ни за что.