Лакировка

— Вам следовало бы родиться в Бруклине. Можете мне поверить — ощущение очень любопытное. Розалинда — умница. Много умнее моей первой жены. Но почему-то она никак не могла понять, что открыть что-нибудь новое невозможно, если иногда не посидеть и не подумать. А они все крайне неусидчивы — и ее семья и вообще их круг. Делать им нечего, вот они и не могут подолгу оставаться на одном месте. Раз — и уже умчались на какой-нибудь карибский остров или в Мексику, где у них у всех собственные дома. Очаровательные дома. Но не предназначенные для работы. И я им был нужен, только чтобы помогать убивать время. Помесь придворного шута и духов­ного наставника. Ну а в придворные шуты я не слишком гожусь. В духовные настав­ники, пожалуй, больше. Меня не так-то легко заставить скучать, верно?

Хамфри улыбнулся: бывали случаи, когда он предпочел бы, чтобы Лурия не­сколько укротил свою неистовую любознательность.

— Ну, так после двух-трех таких увеселительных поездок мне челюсти начинало сводить от зевоты при одном упоминании о следующей. Богатые верят, будто могут купить что угодно.

Хамфри вдруг вспомнился его давний знакомый — художник, которого принялись культивировать лондонские магнаты. Он имел обыкновение говорить то же самое. Они верят, будто могут купить что угодно, размышлял он вслух,— даже бедность купили бы, если бы сумели приобрести ее по дешевке.

Он рассказал эту историю Алеку Лурии, но тому она большого удовольствия не доставила. Хамфри переменил тему:

— Сколько же времени вы продолжали это терпеть?

Лурия ответил, поморщившись:

— Я бы и сейчас продолжал. Это не я решил развестись, а она.

Внезапно Алек Лурия утратил мудрую величавость. Его лицо стало растерянным, юношески простодушным, как у человека, который жаждет исповедаться.

— Я плохой муж,— сказал он.— Вы знаете, я люблю женщин. (Что было очевидно с первого дня их знакомства.) Только это такая любовь, которая причиняет много неу­добств. Стоит мне переспать с одной — ну, например, с Розалиндой — и у меня почти сразу же возникает желание найти другую. По-моему, это не столь уж редкое явление. То есть я убежден, что нет. Когда я еще занимался практикой, мне постоянно прихо­дилось выслушивать подобные признания...

— Конечно, не редкое,— сказал Хамфри.

— Насколько это обычно для женщин — такое желание,— я не смог установить. Но моя-то беда в том, что одних мыслей мне было мало. Я не только мечтал о другой женщине. Мне обязательно требовалось претворить мечту в явь. И я претворял. Это своего рода стимулянт, если хотите, хотя я вовсе не хочу указать, что нуждаюсь в стимулянтах. Просто я находил другую женщину. Еще одно неудобное пристрастие для серьезного ученого — нисколько не лучше, чем интерес к богатым людям. И даже еще более неудобное, потому что богатым оно не нравится. Во всяком случае, ни одной из моих жен оно не нравилось. И особенно Розалинде. Она считала, что предлагает все, чего только может пожелать мужчина. И не так уж ошибалась. Но с мужскими странностями она смириться не могла.

— И много ей понадобилось времени, чтобы узнать?

— Я пытался скрывать, но я человек довольно заметный. (Хамфри подумал, что это еще слабо сказано.) А кроме того,— продолжал Алек искренне и просто,— я очень тщеславный человек. И не люблю притворяться. Это большой недостаток, но я хочу, чтобы люди принимали меня таким, каков я есть. Из-за этого я причинил немало вреда себе и другим.

В этот вечер инициативу захватил Лурия и подверг Хамфри испытанию в надежде, что он утратит контроль над собой и весь раскроется. Но получилось наоборот. Хамфри, скромный, словно бы довольно покладистый, не сказал почти ничего. Не выдержал Алек Лурия, обычно подавляющий окружающих силой своей личности. Вскоре он так же искренне и прямо начал отвечать на вопросы Хамфри о своих дальнейших планах. Да, вероятнее всего, он снова женится, не откладывая этого надолго. Он сказал с вино­ватой улыбкой:

— У меня попросту врожденная потребность жениться. Еще одно неудобное пристрастие.

Они вышли из пивной, но Лурии явно не хотелось прощаться. Хамфри вечером не занят? Может, он зайдет к нему перекусить? Красная икра, сливочный сыр и сухари­ки — больше он ничего предложить не может. Как и Хамфри, Лурия не был гурманом. Хамфри пришлось согласиться. Алек Лурия нуждался в чьем-то обществе, хотя и шел так величественно — несмотря на полусогнутые ноги, возвышаясь над окружающими, выделяясь мощной седой шевелюрой, чеканным лицом. Однако внешность библейского пророка еще не гарантия от обычных человеческих слабостей. Хамфри пришло в голову, что принять эту очевидную истину, оказывается, не так-то просто.

Лурия попытался перейти на общие темы:

— Помните, как эти молодчики ворвались в зал в тот вечер?

— Согласитесь, однако, что подобное случается не так уж часто,— заметил Хамфри.

Но Лурия продолжал вспоминать: они тогда тоже шли по Итонской площади, как сейчас.

— Теперь он кажется совсем безобидным. Этот вечер, имею я в виду,— сказал Хамфри.— После того, что произошло потом.