Лагерь

— И вы боитесь, что вторая сторона, узнав про улику, обозлится и развяжет битву. Но также вы уверены в том, что недруг рано или поздно докопается до сути, поэтому на всякий пожарный не уничтожаете улику. Тогда она послужит своеобразным ошейником, который можно затянуть потуже, когда недруг обо всем пронюхает, так?

У Насти от шока закружилась голова. Яна Борисовна почти дословно воспроизвела невысказанные тревоги и заботы двух последних недель.

— Вы не Яна Борисовна, Вы Ванга Борисовна, — слабо пошутила Настя. — Самое ужасное, что поводком сейчас повязана я. Улика, которой я владею, не может полноценно считаться моей, потому что тайна не моя. И все, что у меня есть — это просто фотография на телефоне, и то ребята не разрешают мне распоряжаться моей фотографией.

— Почему? Они чего-то боятся?

— Да, они думают, что тот человек…В общем, что он непредсказуем и опасен.

— Где-то ребята правы. Против боксера с палкой не пойдешь, Настя.

— Есть ли смысл к нему идти без вызова на ринг?

— Никто не знает, когда прогремит вызов, — вздохнула Яна Борисовна.

— Вы предлагаете выйти и сдаться без боя?

— Иногда лучше сдаться и остаться живым, чем умереть в неравном бою.

Настя заерзала на стуле и придвинула кружку с прилипшими ко дну чаинками. Крупные распаренные листья сбились в причудливый узор, подозрительно напоминающий очертания покосившегося черепа, обделенного правой глазной впадиной. Настя невежливо запустила пальцы в кружку и перемешала чаинки, размазав череп в мокрое месиво.

— Если я сдамся, я подставлю друзей?

— Ты подставишь, если позволишь самонадеянности нести ответственность за них.

— Вы правы. Надо обсуждать каждый шаг с ними, — пробормотала Настя. Яна Борисовна сделала останавливающий жест.

— Это и есть проявление чрезмерной самонадеянности.

— Но Вы говорили, что нельзя сражаться в неравном бою. А если мы объединимся, ну, будем вшестером…

— Ты уверена в ваших силах?

— Нет, — потухла Настя. — На самом деле, я не уверена, надо ли бороться. Я боюсь, понимаете? Боюсь оплошности, и так было всегда и во всем. Раньше я слушалась няню и учителей…А сейчас я осталась одна-одинешенька — и на кону пять человек.

— Я буду рядом, — сказала Яна Борисовна и накрыла крохотной ладошкой Настину руку. — Ты не против хода конем? Мы удаляем фотографию, но оставляем ее копию на другом источнике, кто проверит?

— Вдруг это не подействует? Вдруг на нас начнут давить или угрожать?

— Тогда подойдешь ко мне и заберешь копию, — сказала Яна и отхлебнула остатки чая.

Настя бухнула пустой кружкой о стол:

— Я не хочу, чтобы Вы пострадали из-за наших игр.

Она отодвинула чай и спешно поднялась:

— Простите, что травила Вас в свои бредни. Я больше не потревожу. Приятных снов, Яна Борисовна.

— Пока, Настя, — тихо сказала вожатая.

Настя обернулась на пороге. Яна Борисовна сидела за столом, грея руки об остывшую кружку с именем Паша.

***

Одинокий маяк слабо освещал глянец черного стеклянного моря. Рассеянный свет, льющийся из окна, выбивался из общей картины, написанной природой. Мерцающие белые точки рассыпались по бархату неба, властвуя над ночью после долгого дневного заточения. Луша покровительственно освещала спортивные площадки, укрытые живым еловым забором с одной стороны и рядом корпусов — с противоположной.

Лагерь заснул. Из 304-ой, прислушиваясь к храпу соседей, выскользнул длинноволосый парень в элегантном костюме. Воровато оглядываясь, нарушитель пробрался на четвертый этаж.

405. 406. 407. 408. Остановка. Пункт назначения. Сладкая дрожь током отозвалась внизу живота. Он стер с лица маниакальную улыбку, набрал воздуха в легкие, с шумом выдохнул, напустил на себя разнузданно небрежный вид и преодолел преграду с сияющими цифрами. 408.

Яна распахнула двери, представ в пеньюаре на шаловливом узелке. Из — под халатика выступала маленькая грудь, обеленная лунным светом. Яна запахнула халатик поглубже и сказала:

— Ааа, это ты….

— Ждала кого-то другого? — Антон нагло ввинтился в темноту, разбитую бликами прикроватных бра. Пахло апельсинами и лаком для волос. Смесь цитрусовых и спирта витала в тяжелом воздухе, приторная пряность щекотала ноздри и вызывала непреодолимое желание чихнуть. Антон рассерженно распахнул стеклопакет и грубо сказал:

— Убийственно воняет.

— Я не звала тебя, — отбрила Яна, увернувшись от испепеляющего взгляда. — И не держу. Уходи, пока твоя подружка не прибежала жаловаться на гадкую жизнь.

— Какая еще подружка? В отличие от тебя, я не ищу связей там, где надолго не задержусь.

— А Настя Янтарева?

— Что — Настя?

— Трясется за ваши тупые тушки. Куда ты опять влез, Антон? Я пообещала Герберту Карловичу вернуть тебя домой в целости и сохранности.

— Верх благородства, — проворчал Антон и ослабил воротник строгой рубашки, американский подарок отца.

Пуговицы не поддавались непослушным пальцам и коварно сжимали тощую шею, сдавливая выступающую вену. Антон с неукротимой злостью потянул воротничок и дернул изо всех сил. Пуговички звонко тренькнули и прыгнули на пол. Скок-скок, убегая от горе-хозяина в надежное убежище под кроватью.