Ладонь на плече

В некоторых окнах многоэтажек уже загорался свет. Снова пошел дождь, но не такой сильный, как прежде, тихий, спорый, скучно-долгий. По небу, густо обложенному облаками, можно предположить, что он будет длиться всю ночь и еще прихватит утро следующего дня. Чему удивляться? Осень, глубокая осень. Она как неторопливая старость человека. Вдумчивая, раз­мышляющая, но в то же время непредсказуемая: то неожиданно выглянет солнце, то, казалось бы, без причины и неведомо откуда нагонит занудливую и непроглядную морось. Тягучую, похожую на патологическую тоску, какая охватывает человека во время размышлений о тысячу раз обдуманных и пере­бранных в памяти днях, годах, десятилетиях. Осень, матушка-осень дается человеку для того, чтобы остановиться, продумать, взвесить и принять в свой опыт пройденные зиму, весну, лето.

Вирун любил осень. И раннюю, и позднюю, даже с первыми зазимками, когда тонкий гладкий ледок прихватывает воду в лужицах, а серовато-чер­ную землю присыпают снежные крупинки. Обманутые природой голуби пытаются клевать этот просяной дар небес. Жаль, что так невозможно напол­нить зобы птиц, можно только остудить голодные клювы да разочарованно искать поживы на остановках общественного транспорта или в мусорницах у подъездов домов. Каждая осень была для него неповторимой. Именно осенью он подсчитывал прожитые годы, хотя и родился в начале лета. Но лето — легкомысленное, торопливое, бурлящее, нет в нем серьезности и глубины. Поэтому свой день рождения отмечал на второй день Воздвижения.

Когда, по народному поверью, все лесные гады залегают на зимнюю спячку. Накануне Вирун покупал бутылку хорошего вина, обязательно красного, и, сидя в последние годы с Моникой-Моней на кухне, неспешно выпивал. Пил, конечно, виновник торжества, а подруга молчаливо посматривала на повзрослевшего именинника и особенно загадочно, отстраненно улыбалась. Улыбка Мони всегда зачаровывала Вируна. Ему казалось, что в ней таится вся мудрость человечества. Он был убежден, что именно такие улыбки он видел в далеком детстве на лицах стареньких деревенских бабушек, в глазах которых застыла вечность, а сами они, их лица, будто бы светились едва уловимым, но таким явным и фантастическим светом, который можно было зачерпнуть при­горшнями и вылить на себя. Он и сегодня помнит те светлые и мудрые улыб­ки, от которых разбегались во все стороны его детские неприятности и обиды. У тех бабушек были легкие, как перышки, ладони, будто пушинки — пальцы. От прикосновений их невесомых рук мгновенно заживали сбитые колени и локти, затягивались царапины. Опадали опухоли от жгучей крапивы. И голо­са бабушек из детства всегда были ласковые, сердечные, искренние и довер­чивые. К ним не страшно было приходить с любой обидой и детской бедой. Бабушки умели, словно ветром, разогнать-развести по сторонам угрожающие тучи. Старые женщины учили детей улыбаться и радоваться каждому дню, помогали постигать простую мудрость существования. Они учили доброте и сочувствию слабые детские души. Помогали видеть окружающую красоту и неповторимость. Каждая ветка, каждое насекомое имели для них исключи­тельное значение.

И только когда вырос, повзрослел и полной мерой испытал прелести жизни, Вирун задумался о том, как могли необразованные деревенские бабушки быть настолько мудрыми, дальновидными и святыми? Святыми той святостью, какой сегодня не найдешь ни в университетах, ни в академическом институте, ни даже в церкви, среди служек Всевышнему.

Вирун миновал троллейбусную остановку, перешел перекресток и оста­новился неподалеку от универсама. Он вспомнил, что в холодильнике нет ни грамма молока к утреннему кофе, да и сахар заканчивается. Хорошо было бы прикупить и что-то мясное для бутербродов. На крыльце магазина он заметил привязанную собаку, преданно ожидавшую хозяина. Вирун невольно вспом­нил, как еще до встречи с Моникой-Моней он собирался приобрести щенка и вырастить четырехлапого друга, который никогда, ни при какой ситуации не предаст. В его подсознании и сознании гвоздем-десяткой застряли слова, которые однажды произнесла мать. В тот вечер она, когда Вирун пожаловал­ся на школьного друга Тодика, сказала, что если не хочешь иметь врагов, то никогда не заводи близких друзей. Потому что кто еще, кроме друга, знает твои самые больные места. Улыбнувшись и подмигнув заскучавшему лабра­дору, он вошел в магазин. Куртка промокла, и Вирун телом чувствовал ее влажность. Больших очередей не было, он быстро сделал покупки, сложил в пакет, который носил в кармане, и вышел на крыльцо. Собаки уже не было на прежнем месте. Дождался лопоухий своего хозяина, побежал в уютную квартиру. Будем так думать, что в уютную и гостеприимную. Должно ведь повезти в жизни и тем редким собакам, которых заводят не ради непонятных амбиций, а по зову души.