Ладинец

– Как, как…через никак, – вздохнул боярин, провел крепкой рукой по волосам, будто утишал боль потаенную. – Уговорил ее Ефимка. Мол, сына родишь мне и отпущу. Думал, что привыкнет, что сладится промеж них. А Татьянка-то запомнила. Елену родила, а уж много позже Лавра. Вот и припомнила мужу и слова его жуткие, и обещание. Он-то, дурень, на кресте поклялся, а она и ткнула тем ему в нос. Ярился, злобился, но отпустил. Сам ее в монастырь-то свез. Туда же, в Череменец. В Богоявленский.

– А чего ж не сладилось? – Власия холодком окатило меж лопаток: все слушал, все на себя с Еленкой прикидывал.

– А того, сын. Бабы-то разные. Иная, что корова – поставили в стойло, она и стоит. А есть и те, что токмо по сердцу живут. Таких-то мало, но коль уж попалась тебе, коль полюбила, так береги ее пуще себя. В том и жизнь твоя, и отрада.

Бросил слова горячие, отворотился и пошел из гридни. Власий едва с лавки не рухнул: на малый миг показалось, что во взоре отцовском слеза блеснула. Вскочил и бросился за боярином.

– Бать, постой! – нагнал уж в сенях. – А мать моя как же?

– А что мать? – вздохнул Захар. – Ласковая, нежная. Я с ней покоен был. Любила меня крепко, да и прощала многое. И нелюбовь мою, и норов гневливый. Вот так-то, сын. Чего уставился? Чай не плат расписной! Иди отсель! Провошкался незнамо где, а дел не сделал! Кыш!

– Да погоди ты, – ухватил отца за плечо. – Ты что ж, так и не забыл Татьяну?

– Не твоего ума дело, щеня, – злобился отец, но как-то уж очень тихо.

– И как жил-то? – Власий голоса своего не узнал: сиплый, едва не испуганный.

– Вами и жил. Акимкой, тобой и Игнашей. Ты вот что, коли Еленка по сердцу, так ушами не хлопай. Забирай в дом и дело с концом.

– Ага, забрал, – вызверился! – Ее пойди, забери! Уперлась! В брата вцепилась, как клещ в коня! Хоть бери его да в Сомовку тащи, чтоб за ним пошла! Всю душу из меня вытрясла!

– А ты что, копыто кобылье?! Чай не дурень какой! Извернись, придумай, как девку к себе привязать! – осерчал отец, едва искрами из глаз не сыпал. – Хучь молока птичьего ей достань, а токмо чтоб за тобой пошла! Лавруху сюда тащить не моги! Прознает воевода, что выкрали, так еще неведомо, кому прилетит! Нам иль Неське! Уяснил, теля?

– Уяснил!

Захар уж идти собрался, но встал, будто наткнулся на стенку.

– Ты на Еленку не греши. Много ты про ее жизнь знаешь, чтоб клещом ругать. Хлебнула девка.

– Чего? – Власий подскочил к отцу, в глаза заглядывал, ждал, когда ответит.

– Того! Тебя, млявый, холили-лелеяли. Даром, что без мамки вырос. А ей… – боярин замолк, и по всему было видно, что себя удерживал. – Ты б лучше выспросил, как ей при отце жилось, да отчего Лавруха за всю жизнь недолгую батьке родному ни слова не сказал. Что лупишься?!

– Погоди…не пойму я… – Власий брови сдвинул. – Она об отце дурных слов не роняла.

– А кто ты есть-то, чтоб она тебе сказала? Жених с отлупом? – Захар сердился: борода топорщилась, брови кустистые аж выше лба задрались.

– Бать, нелепие говоришь, – Влас и сам озлился. – Верит она мне.

– Вот смотрю на тебя и диву даюсь. Вроде ты самый разумный средь Сомовых, а все как дитя. Верить, может, и верит, а доверяет ли? Ты поп что ли? С чего ей тебе душу-то изливать? Небось, гоголем перед ней ходил? Челомкаться лез? Тьфу! По глазам твоим бесстыжим все видно.

– Вона как! А мне надо было под ноги ей стелиться? Ты в уме ли? – Влас и вовсе осатанел!

– Будя! На отца орать?! Я вот тебе! – и ухватил сына за ухо. – Что? Любо?

Власий от изумления рот раскрыл, а потом уж и вывернулся из-под отцовской руки.

– За что?!

– За дурость твою! – Захар оправил на себе кафтан, унялся. – Что, не далась тебе?

Власий смолчал, но засопел обиженно. Все ухо тёр, удивлялся крепкой отцовской руке. А Захар почесал макушку и зашелся тихим смешком.

– Ох, грехи мои тяжкие. Не думал, что доживу до такого-то позору. Сын с девкой не справился, – слезы утер рукавом. – Да еще и присох намертво.

Влас подумал, подумал и сам хохотнул.

– Бать, а ты, я смотрю, к женскому племени с подходцем. И так разумеешь, и эдак. Научил бы.

Теперь уж обое хохотали. А когда отсмеялись, Захар и сказал:

– Тут не научишь. Сам думай. А лучше почуй. И иди уже отсель, докука. Под боком ворог, а ты дурью маешься.

– Раздумаю, – Влас поклонился отцу, да не абы как, а низехонько

– Вот и иди, раздумывай, – кивнул Захар и пошел себе, как ни в чем не бывало.

А Власий остался в темноватых сенях чесать макушку. И совсем было отчаялся, но мысль сверкнула, обдала горячей волной.

– Молока говоришь? Птичьего? Не, бать. Я лучше сделаю. Я ей Зотовку верну. Ей и Лавру. Ежели поймет, что брат в тепле и спокойствии, так и перестанет себе душу рвать, а мне сердце царапать.

И будто просветлело вокруг. И сени уж не сени, а поле с цветками-колокольцами!

– Ероха!! – орал во всю глотку. – Куда подевался?!

Вихрастый ближник подскочил немедля: и где только прятался?

– Десятников зови на подворье. Проху сюда гони. Шевели ногами-то, перебирай скорее.