Лабиринты

Кажется, это было в 1950 году. Один из друзей философа пригласил нас к себе в Сьер, в кантон Вале; в прежние времена я бывал в тех местах, захотелось увидеть их снова. Мы с женой на поезде доехали из Лигерца, где тогда жили, в Лозанну. Заночевали у моей кузины, ее муж – директор большой психиатрической клиники. Впервые в жизни я посетил сумасшедший дом. Меня переодели врачом. Психиатр показал мне разные отделения больницы. Впечатление жуткое. Я словно ступал по шаткому настилу. Даже пахло как-то странно. Всюду ощущалось что-то угрожающее. В палате для буйных ко мне вдруг двинулся один из больных – не спуская с меня глаз, высоко подняв голову, непреклонно, словно сам фатум, он шел по диагонали через палату, прямо ко мне. И почти дошел, но тут его остановили, схватив за плечи, два санитара, обеспокоенные, подозрительные. Профессор спросил больного, что ему нужно, спросил мягко, не встревоженно, но и не без научной заинтересованности. Больной по-прежнему не отводил глаз от меня. Общее молчание, напряженность – теперь уже и у психиатра, только больной оставался безмятежным, чуть ли не веселым, при том что взгляд его был неподвижен. Он хотел пожать руку новому доктору, наконец сказал он, очень просто, очень естественно – так что мы оказались в дураках. Я протянул руку, он пожал ее, дружески, как коллеге, потом двинулся в обратный путь, по той же диагонали. Самое сильное впечатление у меня осталось от одного шизофреника, парня лет двадцати, он, полуголый, лежал в чем-то вроде гамака или, скорей, сетки, его член заметно торчал, на руках у него были боксерские перчатки, и он боксировал, дергался и бил по воздуху, словно дрался с тенью, взгляд неподвижный, веки воспаленные, красные.

Мы ночевали в комнате, окно которой смотрело во двор клиники. Посреди двора стоял домик, наверное котельная с кухней при ней. В половине четвертого утра нас разбудил страшный шум – резкое шипение и свист, мы вскочили, бросились к окну – над домиком взметнулся столб пара. Во всех окнах, забранных решетками, видны головы, множество голов, ряды голов, больные, так же как мы, смотрели на столб пара, который без устали ударял в утреннее небо. Меня страшно возмутил этот средневековый способ, каким тут, оказывается, будили больных. Жена разделяла мое негодование, мы с ней ни минуты не сомневались – нас занесло в мир, где правят свои особые законы. А за завтраком нам сказали, что сорвало вентиль котла, к счастью, никто не пострадал. Вот и это впечатление от посещения сумасшедшего дома, эта, казалось бы, незначительная, даже анекдотическая история, в самый раз для рассказа в дружеском застолье, на самом деле является чем-то большим, чем она сама, означает больше, чем она сама, – здесь, так же как в эстетике гротеска, утверждение тождества не имеет силы. Поэтому в моей памяти это впечатление осталось не только неразрывно связанным с нашей поездкой в Сьер, оно становилось все весомей, все больше, а спустя несколько лет сгустилось и стало атмосферой комедии, «Физиков»; настолько в моей жизни все связано, спаяно или сваляно, точно войлок: литература, воспринятая с точки зрения жизни, и жизнь, увиденная глазами литератора, хитроумно сплетены, наподобие немецкого синтаксического периода.