Лабиринт тайных книг

— Но я не поняла, извините, что за Багв… Как вы сказали?

В тот же момент слышу, как кто-то вполголоса произносит мое имя:

— Жаклин, Жаклин.

Снова поворачиваюсь и вижу рядом Раймона. Клошара и след простыл. Его запах тоже испарился…

Раймон устраивает мне настоящий допрос. Хочет понять, обманула ли я его в чем-то, скрыла ли что-то. Расспросы не обижают меня, потому что он делает это с большим тактом. На его месте у меня тоже были бы сомнения. Мы еще не знаем друг друга настолько, чтобы доверять вслепую. Но когда я объясняю ему, что произошло, его лицо проясняется, и я вижу, что он мне верит.

— Но почему этот человек убил себя?

— Не знаю. Клянусь тебе, что не знаю.

— Похоже на жертвоприношение.

— Жертвоприношение? Но для кого? Зачем? И при чем здесь я?

— Именно это и нужно понять, если мы хотим выбраться из кошмара.

— Единственная возможность — отдаться в руки правосудия. Они должны поверить мне.

— Ты с ума сошла! Все видели, как ты заколола ножом этого человека. Я сам, как свидетель, сказал бы, что так и было. И что ты им ответишь?

— Что же мне делать? Факт моего участия останется фактом, даже если мы узнаем, почему Дзубини убил себя, схватив меня за руки.

— Он хотел во что-то тебя вовлечь. Что он сказал прежде, чем заколол себя?

— Сказал, что должен помешать мне следовать за тенью моего отца и слушать свое сердце.

— Что это может значить?

— Не знаю. Но на Вогезской площади я встретила бродягу-поэта, который дал мне блокнот и сказал, что я должна пойти на кладбище Пер-Лашез.

— На кладбище?

— Да. И еще он сказал, что ему известно, что я невиновна, и что виновных могут спасти только невинные. Очень странный персонаж.

— Вся эта ситуация странная! И что ты сделала?

— Я пошла на Пер-Лашез, следовала там за тенью и оказалась перед могилой Джима Моррисона…

— Неужели?

Неожиданно замечаю, что Раймон весь напрягается.

— «Следуй за своим духом». Это надпись на могиле. И она могла бы значить «следуй за твоей тенью». Так?

— Почему бы нет? Может, это след. Но все равно я не понимаю.

Раймон озабочен: эта надпись на могиле Моррисона ему явно о чем-то напомнила. Но я не смею ни о чем его спрашивать. Просто умоляю:

— Ты мне поможешь?

— Конечно. Это я тебя пригласил в Париж. И не могу бросить тебя в беде.

— Спасибо.

Порывисто целую Раймона в щеку и чувствую его смущение. Не знаю, чем оно вызвано: тем ли, что мы сейчас находимся в толпе, или тем, что он оказался втянутым в эту неправдоподобную историю, или вообще всей этой ситуацией, которая нас связала. Впрочем, он прекрасно понимает, что без него я не смогу ничего предпринять. И я сознаюсь себе, что мне нравится эта зависимость.

37 Июнь 1971 года. Париж, Монмартр На вершине мира

Джим не находил себе места и в своем импульсивном паломничестве мечтал увидеть мир с высоты. Потому он и отправился пешком в базилику Сакре-Кёр, на вершину холма Монмартр, к самой высокой точке Парижа.

Ему было необходимо окунуться во что-то чистое, белое, незапятнанное, почувствовать себя снова в Новом Орлеане, где он встретил Анн. Казалось, прошло очень много времени с тех пор, как он познакомился с ней, и еще больше — с момента, когда она открыла ему тайну, преследовавшую его и здесь, в Париже, даже когда он поднимался на Монмартрский холм, возвышавшийся подобно белоснежной вершине. Хранитель Святого сердца, Сакре-Кёр, обязан был быть белым, чистым, незапятнанным, какими были когда-то сердца всех людей.

«Узнай свое сердце, Джим», — сказала ему Анн.

Казалось, это очень просто, и Джим поверил ей. Он любил ее, но в то же время надеялся, что еще сможет быть вместе с Памелой, сможет провести с ней остаток дней. Но Памелы, Пам, которую он так отчаянно любил, больше не существовало. Да, он сам отчасти виноват в том, что сейчас она превратилась в призрак, тень человека в поисках искусственных сновидений. Может, ему нужно было испробовать вместе с ней все эти падения и взлеты, дойти до грани их общей судьбы, чтобы понять ее до конца. Памела снова становилась в его глазах жертвой, богиней, воплощением рока, судьбы.

Вечер рассеял дневную жару, огни фонарей освещали Монмартр. Джим вошел в огромную белую, как в Новом Орлеане, церковь. Снова спрятался в чреве кита Мозаика «Сердце Христово»… и сразу тысячи вопросов.

Должно ли сердце быть удалено от окружающего мира, чтобы оставаться чистым? Быть недосягаемым, на алтаре, отделенным от тела?

«Да, в этом тайна, Анн. Или же наши сердца не могут существовать в одиночестве и им необходимы сердца других людей?»

Не по этой ли причине он так нуждается в Памеле? Вдруг у нее ключ от его сердца?

Но теперь оно останется навсегда холодным, потому что Памела больше не нуждается в нем.

«Помоги мне, Анн, прошу тебя».