Лабиринт Просперо

Ванзаров протянул ладонь. Даже в темноте ее трудно было не заметить.

– Не будем мешать друг другу, – он дал последнюю надежду. Убеждать, что бедняга стал игрушкой в чьих-то руках, было лишним: и так самолюбия через край.

Ротмистр не мог верить тому, кто не был офицером жандармского корпуса. А тем более – полицейскому. Сломать себя, как бы ни хотелось, он не мог.

– Господин Ванзаров… Ваши фантазии не делают вам чести. Доброй ночи, и не вставайте у меня на пути…

Францевич повернулся и пошел, помахивая фонарем, вдоль дома. Как раз, где снега было по пояс. В конце концов упрямство должно наказать само себя. Ванзаров в глубине души по-прежнему верил в высшую справедливость этого мира. Когда не успевал вершить ее сам.

34

Владимир Петрович давно и прочно заработал репутацию человека надежного. Надежность эта объяснялась просто: дело свое он знал досконально, на уступки и сделки с совестью не шел, а лишних вопросов не задавал. И нос свой куда не следовало не совал. Он заверял сделки, наследства, купчии на имения и многие прочие документы, без которых невозможно вращение деловой жизни. Особо его ценили купцы и дельцы потому, что нотариус Игнатьев был с ними строг и не допускал фамильярности: ни к ним, ни к себе. Это придавало уверенность.

Между тем Игнатьев был далеко не слепой. Часто из содержания документа он видел, что дом продается в три раза дешевле самой низкой стоимости, а наследство составлено так, что наследники проклянут своего родителя, оставившего им добрые советы, а все капиталы – танцовщице варьете. Его дело – проверить формальную сторону, дееспособность заявителя, действительность его подписи и прочие сугубо формальные вещи. Тут он не знал ни спуску, ни пощады. Если в подписи завиток не совпадал, он заворачивал документ. После чего никакие деньги, уговоры, призывы к разуму и слезные пояснения, что «рука дрогнула», не могли поколебать его. Игнатьев соблюдал самое важное в законе: его букву. Он отлично понимал, что в тени этой буквы куда проще обделывать разные делишки. Но это его не касалось. Если бы он вдруг сошел с ума и оставил честные воспоминания с сухим перечнем заверенных документов, нашлось бы много лиц, безупречная репутация которых была бы погублена навсегда.

Как вел дела, так же он нес караульную службу. Усевшись в кресло, он прикрыл глаза, сделав вид, что дремлет. Но как только из номера тихо вышел бельгиец, глаза нотариуса открылись, и господин был вынужден свернуть на лестницу. Он слышал, как в бельэтаже этот Пуйрот о чем-то тихо беседовал, потом грохнула дверь. Бельгиец вышел на улицу и вскоре вернулся. Игнатьев проводил его, не разжимая широко веки. Потом кто-то вошел в пансион, поднялся наверх. Оказалось, что вернулся актер. Заметив «спящего» сторожа, он фыркнул и вошел к себе в номер. Наконец, Игнатьев услышал быстрые и осторожные шаги, которые узнал. Он плотнее смежил глаза, чтобы разыграть «спящего старичка». Мудрый нотариус был не чужд шуток, когда они не касались дела.

– Перестарались, Владимир Петрович, – сказал знакомый голос.

Игнатьев так просто сдаваться не пожелал. Усиленно вздрогнул, зевнул и потянулся.

– Какая досада: малость провалился, – сказал он.

– Когда человек спит, лицо его расслаблено, глазные веки лежат мягко. А ваши веки были напряжены. Впрочем, как и мышцы лица…

– Не понимаю, о чем это вы, Родион Георгиевич…

– Не буду я вас мучить вопросами: кто и когда выходил-приходил, – сказал Ванзаров, подергивая ус. – Хотя было бы любопытно.

– Совсем задремал, – заверил Игнатьев.

Ванзаров милостиво кивнул. Главное, что в комнату никто не вошел. Теперь это стало критически важно.

– Как самочувствие мистера Маверика? – как бы невзначай спросил Игнатьев, при этом невинно оправляя складки халата.

– С чего взяли, что навещал американца?

– Куда еще гулять сыскной полиции посреди ночи…

– Да так, дышал свежим морским воздухом.

– Вот оно как! – понимающе покачал головой Игнатьев. – То-то я думаю, погодка подходящая для прогулок… Мистер игрок пришел в себя? Приступ не опасный?

– Что вы так о нем печетесь? – спросил Ванзаров. – Тревогу из-за какой-то ерунды подняли, дверь вот его сторожите, меня чуть не с ножом у горла пытаете. Неспроста ваш интерес, Владимир Петрович, ох, неспроста…

Попав в ловушку, к чему он совсем был не готов, Игнатьев надулся и стал сопеть, всем видом изображая оскорбленную невинность.

– По-моему, каждый из нас должен проявлять заботу о ближнем, – строго заметил он. – Долг члена общества и гражданина.

– Давно с ним познакомились?

Провокация не удалась. Игнатьев стал строг не на шутку. Лицо его обрело профессионально-равнодушное выражение.

– О чем это вы, господин Ванзаров?

– А вы о ком подумали?

– Не понимаю и не люблю подобные шутки, они мне не по годам, – сказал нотариус тоном, каким говорят все нотариусы. – Не изволите отнести кресло ко мне в номер? Раз уж его вынесли.