Лабиринт призраков

Из опыта долгой жизни, посвященной медицине, доктор Солдевилья вынес, что болезнь, называемая привычкой, почти не поддается лечению. А с тех пор, как в недобрый час доктор принял решение закрыть практику и выйти на пенсию, став жертвой праздности (второго самого смертоносного бедствия в истории человечества), он приобрел стойкую привычку по вечерам выходить на балкон своей квартиры на улице Пуэртаферриса. Вот и в тот вечер добрейший доктор высунул нос на балкон и увидел, что день, как и все в мире, плавно клонится к завершению.

На улицах зажглись фонари, а небо играло розоватыми оттенками, напоминая о коктейлях из бара «Боадас», которыми доктор иногда баловал свою печень в награду за годы примерной жизни. Это был знак. Солдевилья надел пальто, повязал шарф, взял саквояж и, спрятав лицо под полями шляпы достопочтенного жителя Барселоны, вышел на улицу. Он направлялся на вечернее свидание с удивительным существом по имени Алисия Грис, встретившемся ему на пути стараниями Фермина и семейства Семпере. Доктор питал к ней интерес и даже некую слабость, заставлявшую забывать бессонными ночами, что уже лет тридцать он не касался женщины, пребывавшей в добром здравии.

Солдевилья шагал по бульвару Рамбла, не замечая бурления города. Его всецело занимали размышления о том, что, к счастью для нее и к сожалению для него, сеньорита Грис поправлялась после ранений удивительно быстро. Чудесное выздоровление он не ставил себе в заслугу, считая его причиной не свое врачебное искусство, а неистовую злость, кипевшую в крови этого создания, явившегося из мира теней. В общем, доктор грустил, что вскоре ему придется отпустить пациентку.

Конечно, он мог попытаться внушить Алисии, что ей следует время от времени приходить к нему в кабинет для «профилактического осмотра», пользуясь профессиональной терминологией. Однако понимал, что убеждать ее столь же бесполезно, как и уговаривать бенгальского тигра, недавно выпущенного из клетки, возвращаться в зоопарк по воскресеньям до начала утренней мессы, чтобы вылакать блюдечко молока. Наверное, будет лучше для всех, за исключением самой Алисии, если она поскорее исчезнет из их жизни. Солдевилья поставил такой диагноз, лишь заглянув ей в лицо, и не сомневался, что за свою многолетнюю практику не выносил вердикта точнее.

Доктора печалило грядущее расставание с той, кто станет с большой долей вероятности его последней пациенткой. И углубившись в сумеречное ущелье улицы Арко-дель-Театро, он в своем угнетенном состоянии не заметил, что от одной из теней, клубившихся вокруг, исходил характерный запах резкого одеколона и крепкого импортного табака.

За неделю доктор выучил дорогу к порталу странной обители, о существовании которой поклялся не говорить даже Святому Духу под страхом страшной кары: каждый день видеть за обедом у себя дома Фермина с его скабрезными анекдотами. «Вам лучше приходить одному», – втолковывали доктору, ссылаясь на соображения безопасности. Причем к осторожности призывали те самые Семпере, кого он никогда бы не заподозрил в склонности ввязываться в интриги подобного масштаба. Вот так можно долгие годы копаться во внутренностях других людей, чтобы однажды обнаружить, что совершенно не знаешь их. Жизнь представляла собой загадку похлеще аппендицита.

Увлеченный своими мыслями и желая поскорее попасть вновь в таинственный чертог, который называли Кладбищем забытых книг, доктор Солдевилья поднялся по лестнице старого дворца и взялся за дверной молоток в виде чертенка, собираясь постучать. Едва он занес руку, как рядом с ним возникла тень, неотвязно следовавшая за ним по пятам с тех пор, как он вышел из подъезда собственного дома, и приставила к виску револьвер.

– Добрый вечер, доктор, – сказал Эндайа.

Исаак наблюдал за Алисией с опасением. Не склонный к сентиментальным бредням, некоторое время назад он начал замечать, что в последние недели позволил прорасти в душе чувству, весьма похожему на привязанность к молодой женщине. В своей слабости Исаак винил годы, а они порой превращают в размазню даже самого непреклонного человека. Непродолжительное присутствие Алисии в его жизни заставило по-новому оценить многолетнее добровольное отшельничество в убежище среди книг. Глядя, как она выздоравливала и набиралась сил, Исаак чувствовал, как оживала память о дочери Нурии: со временем она не только не потускнела, но делалась ярче и пронзительнее, а появление Алисии разбередило в душе старые раны, о существовании которых он даже не подозревал.

– Почему вы так на меня смотрите, Исаак?

– Потому что я старый глупец.

Алисия улыбнулась. Исааку почудилось нечто хищное в ее улыбке, обнажившей зубы.

– Стареющий глупец или поглупевший старик?

– Не смейтесь надо мной, хотя я и заслужил.

Алисия ласково посмотрела на него, и старому хранителю пришлось поспешно отвести взгляд. Когда она открывала лицо, приподняв темную вуаль, пусть на мгновение, то настолько напоминала ему Нурию, что у бедняги перехватывало горло и останавливалось дыхание.

– Что у вас такое в руках?

Исаак показал ей деревянную шкатулку.

– Это мне?