Лабиринт Минотавра

Владимиру не приносило особой радости осуществлять утренний моцион, ожидая, когда его закончит очередной сокамерник. Раковина умывальника, видимо, когда – то была эмалированной. Об этом можно было только догадываться по ее остаткам, сохранившимся где – то там, снизу, и, если немного присесть, это можно было увидеть. Когда – то она имела даже какой – то свой, собственный цвет. Но теперь этот цвет так же определить было невозможно. Может, она была белой, может, бежевой, а может, и зелено – сине – голубой. Ее уникальность дополнялась не только единственным краном для холодной воды, но и своей особой колоритностью. Рядом, как уже говорилось, находился выпуска тех же пятидесятых годов стоячий унитаз. Причем этот унитаз не имел какого – либо приспособления для слива воды и смывания того, для чего он изначально предназначен. Здесь все было предусмотрено. Видимо, тем же высоким начальником. Зачем какой – то клапан либо рычаг для слива воды? А вдруг его сломают? Полная автоматика. Через каждые двадцать минут вода не просто сливалась, а с оглушительным ревом, словно водопад, врывалась вдруг в это пространство. И уже, наполнив его до краев, медленно, без этого ужасного рева, но с не менее противным бульканьем, вопреки законам физики, выталкивала из недр унитаза то, что не предназначалось для всеобщего обозрения, и вновь уходила туда, куда и положено, но уже согласно тем же законам физики. И не исключено, что в соответствии с теми же приказами и распоряжениями высокого начальника.

Даже вновь прибывшие очень скоро понимали, когда можно оправить свои естественные надобности, а когда следует, подпрыгивая и крутясь на месте, подождать, дабы правильно угадать тот момент, когда произойдет новый сброс воды. Не угадаешь – проблемы не только для того, кто провинился, пострадают и другие, которые к этому делу не имели никакого отношения, но вынуждены не только видеть, слышать, но и дышать этим.

Поскольку было очень сложно не только угадать время очередного водопада, но и предвидеть намерения шести находящихся в камере задержанных, имеющих, между прочим, свои индивидуальные физиологические особенности, не всегда получалось, примеряясь к тому же и к этим особенностям, угадать, когда именно можно оправить эти самые естественные надобности. Потому и жужжал, свистел, скрипел и выл круглые сутки вентилятор.

Причиной того, что Владимиру не приносило особой радости утреннее умывание, служило и то обстоятельство, что по утрам его сокамерники, поторапливая друг друга, поочередно осуществляли свои естественные надобности. Согласитесь, умываться плечом к плечу со стоящим рядом и осуществляющим эти самые надобности сокамерником вряд ли может доставлять особое удовольствие. Поскольку ему не всегда удавалось, причем, даже отвернувшись, равнодушно видеть рядом другого, который по указанным выше причинам стоял, либо, простите, даже сидел на торчке, он приспособился и к этому. Наблюдая, Владимир обратил внимание, что одни из его сокамерников умываются после завтрака, другие даже уже после того, как будет помыта в этом же умывальнике, после принятия пищи, посуда. Потому он научился просыпаться чуть раньше остальных, чтобы не спеша, пока остальные еще спят, насладиться прохладой и свежестью чистой, холодной воды.

Время суток определялось здесь утренним топотом кованых сапог конвоя, или, как их здесь называли, выводных, и лязгом открывания маленького окошечка в двери. Это завтрак. Значит, уже семь часов утра. Обед и ужин так же отмечался топотом сапог и скрипом открывания отверстия в двери для подачи еды. Значит, уже три часа дня или восемь часов вечера. И так изо дня в день. Причем сопровождалось все это матами и оскорблениями конвоя в адрес тех, кому принадлежали эти государственные привилегии.

Владимир, конечно, понимал необходимость дверного глазка, какие обычно врезаются во входные двери жилых квартир. Примерно такой же был и здесь. Разница только в том, что через этот не видно, что делается там, в коридоре, а наоборот, можно было видеть, чем занимаются арестанты. Правильно понимая необходимость этого устройства, Владимир смирился с этим круглосуточным наблюдением. Но…

Владимир не мог понять, почему это квадратное отверстие в железной двери камеры, приспособленное для приема пищи, находилось, скажем, не на уровне груди, а в метре от пола? Может, для того, чтобы узники, ежедневно принимая пищу, своими поклонами благодарили за хлеб – соль? И кто это придумал такое? Неужели опять тот самый большой начальник? И хотя этого большого начальника вспоминают здесь часто, ни Владимир, ни иные его сокамерники того никогда не видели. Но, поскольку Владимир за все время ни разу не притронулся к пище, ему не приходилось кланяться. Кружку для кипятка можно было просунуть стоя. Так же и забрать ее, вместе с куском хлеба. И кланяться при этом не надо.