Лабиринт кочевников

– А-а… Приемник там марки АЕГ, штабной, всеволновый, весь мир ловит. Ленц так над ним трясся, что, когда машину в мехцех загонял, приемник снимал и к себе в кабинет заносил. Боялся, что повредят, а его уж никак не починишь. Наши чекисты, кстати, об этом деле знали, но к Ленцу им хода не было. Его из Москвы курировали, напрямую. Об этом слухи всякие ходили, но в былые времена люди вообще любили поболтать, это сейчас никому ни до чего дела нет. Был такой Розенфельд, так тот клялся, что собственными глазами видел рабочий альбом Ленца, а там рисунки непонятные и записи на несуществующем языке, потому что букв таких нет на свете, вот просто нет их. Ну, посмеялись, а потом кто-то спрашивает: может, то иврит был? Розенфельд позеленел весь, голову опустил – уж кто-кто, а Ленц к их племени никакого отношения не имел. Однако антисемитизма у нас никакого не было, не пахло даже, вы уж поверьте, просто Розенфельд из Одессы, ну и подшучивали над ним. А он тогда обиделся, да так, что я иногда почему-то этот разговор нет-нет да и вспомню. Особенно учитывая тот факт, что до самых последних дней своих Ленц по-русски говорил не то чтобы плохо, но от акцента избавиться не смог.

– Да, мне сосед рассказал уже, – охотно подхватил Климов. – И что за акцент, сосед понять не смог, а он ведь всю жизнь в армии, наслушался. Но то, что не прибалтийский, это точно.

– Так Ленц и не был ни латышом, ни эстонцем, – немного задумчиво кивнул Невинский. – Ни даже немцем. Его происхождение – полная тайна. По слухам, он откуда-то из глубины Сибири, хотя точно никто не знал, да это и не обсуждалось. Внешность у него была довольно необычная, но на такие вещи никто внимания не обращал. Тем более не просто завлаб, а ведущий ученый, инженер, на котором весь завод держится. Да и, знаете… После войны, годах в пятидесятых, в Сибири вообще появилось много новых людей. Очень, я бы так сказал, неожиданных. Я встречал в Новосибирске замечательного инженера-механика, итальянца, попавшего в плен где-то под Сталинградом и принявшего в итоге советское гражданство. Попадались венгры, а на Дальнем Востоке осталось какое-то количество японцев. Кто знает, почему люди не хотели возвращаться домой, мало ли у кого какие причины?

– И что же, бывшего военнопленного могли допустить до работы на таком предприятии? – изумился Ян. – Да нет, Михал Семеныч, тут что-то не так. Немцы после войны в авиации работали, и много, это факт, но они находились на особом режиме, сами понимаете. А тут…

– Он не был военнопленным, что вы! – махнул рукой Невинский, снова подливая коньяку. – Какое там! Насколько я понимаю, ему несколько раз предлагали совсем другое место в ведомстве… в иерархии, вы же догадываетесь, о чем я, не так ли? А он отказывался. Категорически! Директора завода менялись три раза, а Ленц оставался. Жил при этом очень скромно… Говорили, что чуть ли не вегетарианцем он был. Правда вот, коньяки и фрукты ему из Армении привозили, он без этого не мог буквально. Тут он себе не отказывал, это все знали. Нет, пьяным его не видели, боже упаси, но коньяк просто на письменном столе стоял в кабинете. При этом ни чай, ни кофе он не пил: ему всегда повариха баба Саша какой-то компот в столовой варила. С мятой и с чем-то там еще, не знаю. Два больших чайника ему подавали, каждый день. А в столовую он не ходил, понятное дело.

Старик вздохнул, и Ян, глянув на часы, понял, что пора домой.

– Я к вам зайду как-нибудь, – пообещал он. – Да и вы заходите, я с работой пока не определился, так что дома в основном. Надо дом в порядок привести, то да се.

Метель, злобно посвистывая, гнала снег вдоль улицы. Ян бегом добежал до своего дома, сбросил в тепле куртку, ботинки и выдохнул. В кухне бубнил телевизор, на откосе окна уже намело сантиметров десять. Ян сделал несколько бутербродов, поставил чайник, а потом, сходив в спальню, принес ручку и блокнот.

Ленц говорил с непонятным, никому не знакомым акцентом.

Он имел довольно странную внешность – безусловно, европеоид, но фенотип лица необычный.

Коньяк и фрукты в любое время года – человек из теплых краев, где развита высокая культура виноградарства, категорически неспособный отказаться от привычного способа питания?

Жена, по слухам, совсем не говорившая по-русски.

И, в конце концов, случайное наблюдение Розенфельда – одессит, понятное дело, не был филологом, однако уже само его происхождение позволяло думать, что с эрудицией у него получше, чем у сибиряков, – буквы, которых нет…

Ян заварил себе чай, достал из буфета недопитый коньяк, поставил перед собой и снова вперился в блокнот.