Лабиринт для Минотавра

– Не смей! Стой! Прекрати! – Ариадна пыталась подобрать нужную команду, которая бы заморозила «первопроходца» в его броске Минотавра сквозь пленку силового поля, отделявшую шлюз от бешеной атмосферы, но робот и локатором не повел.

Мощный толчок, и могучая рогатая фигура начала низвержение с небес, вспыхнув ослепительной точкой, будто сверхновая. Выдвинувшиеся крылья пытались удержать Минотавра, но кислотные сгущения пожрали тончайшую мембрану, оставив жалкие остовы, похожие на обглоданные кости. Никогда еще Минотавр не отбывал на поверхность терраформуемой им Венеры подобным образом – вне твердой скорлупы «Циклопа» или атмосферного самолета. Поэтому, скользя сквозь слои облаков, больше похожих на твердые небесные своды, в причудливой кислотной взвеси, Минотавр видел почти живые картины существ и мест, орбитальных городов и станций на астероидах. Загадочно мелькали образы женщины, игравшей на водяном рояле, и ему даже казалось, будто слышит мелодию, которую она извлекала из переливчатых сосудов. Он падал сквозь прихотливый лабиринт собственной обрывочной памяти, ибо давнее поверье утверждало, что перед смертью всякий видит свою жизнь, проносящуюся перед глазами. Умирая в первый раз, Минотавр готов был поклясться, что ничего подобного – никакой жизни, проносящейся перед глазами, он тогда не видел, но на этот раз иллюзия оказалась чересчур сильна.

Его плотнее окутывал анклав сияния. Минотавр сам себе казался зародышем светила, которое вот-вот вспыхнет, дабы осветить сумрачную поверхность Венеры, она так и не дождалась той стадии терраформовки, когда ее небеса должны были очиститься от кислотных облаков, стать прозрачными настолько, чтобы с поверхности ясно видеть светило и диски планетоидов. Температура внутри скафандра росла, рога-охладители работали на полную мощность и горели так, что Минотавр видел их отраженный блеск на слоях облачного покрова. Резервуары с водой медленно нагревались, и ему грозило заживо свариться, тем более из защитного костюма ему не выпрыгнуть.

Затем начался отрывочный бред: возникла перевернутая колоссальная фигура, сотканная из облаков, приблизила дымчатое, переливчатое лицо. В середине лба по чудной прихоти чернела точка Лапуты, словно отверстие то ли пули, то ли лазера. На сей раз она вполне ясно и понятно сложила оглушающий шум ветров в слова:

– Я никому не отдам благовесть! Она – моя! Моя! Моя!

Дымный колосс приблизился к Минотавру, широко раззевая рот в безумном вопле, затем пасть сомкнулась на низвергнутом с небес демиурге, который ослепительным метеором пробил нёбо, носоглотку и в полном анатомическом согласии погрузился в серые складчатые облака мозга колосса. Калейдоскоп видений уплотнился, и Минотавру мало что удавалось ухватить в лабиринте образов, сквозь которые он падал. Единственный, кто отпечатался в памяти более четко, оказался старый знакомец Вергилий. Он и заявил бывшему подопечному по Санаториуму, что никакой он не Вергилий, а Корнелий, существо с тысячью лиц, и одно из лиц, которое он сейчас на себя надел, – лик некоего Дедала, давшего подопечному негодные крылья.

12. Падение с небес

Ариадне казалось, будто движется наперекор встречному мощному водному потоку. Она была уверена – на следующий шаг сил не будет, течение подхватит, завертит и отбросит туда, где ей и следует находиться – в своей каюте-темнице. Но силы откуда-то притекали. Шаг… Еще шаг… Один… четвертый… И вот она так близка к самолету, протяни руку – и ухватишься всеми четырьмя пальцами за страховочную скобу. Самый обычный самолет для доставки персонала на фабрики. Как раз то, что надо.

Но преодоления сопротивления требуют не только мышцы, но и мысли. Сознание походило на дикого прыгуна, которого пытались обуздать сбруей и седлом, отчего животное совершенно обезумело. Словно личность Ариадны раздробилась на тысячи осколков. Каждый из них отражал нечто яркое, на чем хотелось сосредоточить внимание, но оно тут же перескакивало на другой осколок… четвертый… четырехтысячный… Она лихорадочно выискивала в лабиринте миров то неказистое отображение самолета, в который предстояло забраться, запустить мотор и отправиться за тем, кто обрел свободу падения. Сколько ему лететь вниз? Сколько у нее времени? Что такое вообще время?! Но разгадка состояла не в том, чтобы искать, а в отказе от собственного Я. Чересчур много чести. Клайменоли обуздывали то, что мнило себя Я, выделенной и обособленной в пространстве и времени личностью, пупом мироздания, тогда как к тому, что личностью себя не мнило, оставались вполне безразличны. Сила рождает сопротивление. Покой не рождает ничего. И Ариадна успокоилась. Отторгла все, что считала собой, превратившись в пустоту. В ничто.