Лабиринт Данимиры

Увлёкшись, я бегала по крыльцу, падала, вскакивала, прыгала и, кажется, ходила на задних лапах. Когда Герасим наконец-таки одолел врагов, я даже почувствовала, что запыхалась.

— Когда Герасим всех победил, он запихнул злых магов в мешок — вместе с их внутренними тараканами — и закинул мешок на Луну. Помнишь, мы с тобой пятна на Луне видели? Вот. Это они натоптали. А потом он снял с себя красную шапку, положил на дно корзины — чтобы было помягче, и усадил туда спасённую кошку. Герасим назвал её Мяу-Мяу, отнёс к себе домой, и жили они долго и счастливо. Герасим очень хорошо относился к Мяу-Мяу, уважал её, баловал — кормил вкусно, гладил, играл с ней и всё такое…  Потому что мы навсегда в ответе за того, кого не дали утопить в проруби. Так родилась народная поговорка «люблю тебя, как Герасим Мяу-Мя». Всё.

Чудовище некоторое время обдумывал мою историю, потом сказал:

— Тогда мы навсегда в ответе и за тех, кого закинули на Луну.

— Хм-м…  Может быть. Это каждый решает сам для себя.

— А что было с тем, другим Герасимом?

Я зевнула.

— Ну что там с ним могло быть…  Тот Герасим, который был весь из себя правильный такой, спокойно дошёл до магазина, получил свои пирожки и маслице и так же спокойно вернулся домой.

— И всё? И никаких приключений?

— Нет, почему же, — в моём голосе появились мстительные нотки. — Придя домой, он не вымыл руки перед обедом, к тому же пожадничал и затолкал в пасть все пирожки и всё маслице, после чего трое суток провёл в одной маленькой комнатке — сам знаешь где. Вот такое у него было Большое Приключение. А мог бы обрести прекрасную Мяу-Мяу.

Чудовище некоторое время смотрел на меня, а потом с его лицом начало что-то происходить. Он начал морщиться и дёргать верхней губой, потом начал странно кашлять.

— Тебе плохо? — неуверенно спросила я, и вдруг до меня дошло — он пытался смеяться!

Это был ещё один шаг вперёд, но в воспитательных целях я сказала:

— И ничего смешного. Руки перед едой надо мыть. А теперь пойдём в дом, хочу сливок и спать.

Мы зашли внутрь, и там Чудовище, как обычно, задержался у зеркала.

Я тоже стала разглядывать своё отражение.

Никаких изменений. Мой облик оставался стопроцентно кошачьим. Уши-крылья, глаза-пуговицы, изогнутый тонкий хвост — всё было на месте. В отличие от Чудовища я не лысела и не видоизменялась.

Я вздохнула.

Чудовище тоже вздохнул.

— Я некрасивый? — спросил он вдруг.

К такому вопросу я была не готова и ответила вопросом на вопрос:

— С чего ты взял?

— Ты называешь меня чудовищем. Я знаю. — Чудовище ткнул кулаком в отражение, и зеркальная поверхность пошла волнами. — Я тебе не нравлюсь.

Слова надо было подбирать тщательнее.

— Это не так. Во-первых, ты болеешь, а болезнь никого не красит. Осталось подождать совсем немного…  скоро ты будешь выглядеть по-другому. Во-вторых…

Я замялась. Правда состояла в том, что по большому счёту мне не было никакого дела до его внешности. Он должен обрести способность ясно мыслить и вытащить меня отсюда, а мохнатый он при этом будет или рогатый — не имело значения.

— Во-вторых, ты…  — начала было я, но вдруг увидела на полу капли свежей крови. Потом капель стало больше, они образовали лужицу, которая росла на глазах.

Я вскинула голову и обнаружила, что Чудовище стоит с оторванным вторым рогом в руке, а его лицо и рубаха постепенно заливается кровью.

— Так лучше? — спросил Чудовище, бледнея, но продолжая по-дурацки скалиться. — Так я тебе больше нравлюсь?

— Зачем ты это сделал?!

— Шрамы украшают мужчину, — сообщил он мне, перед тем как завалиться в обморок прямо в коридоре.

Видимо, потеря второго рога ускорила таинственную трансформацию его организма. Чудовище сначала лежал неподвижно, не отзываясь на мои отчаянные призывы, затем его начало крючить. Он то выгибался, то сворачивался как гусеница, то разворачивался, ударяя ногами в стену или в зеркало, которое сильно прогибалось, но не билось. Всё выглядело ещё непригляднее из-за крови, натёкшей из раны, — в ней было всё, до чего дотрагивался Чудовище, не говоря о нём самом.

Я металась поодаль, потому что Чудовище мог ненароком сплющить меня в лепёшку.

Через некоторое время судороги затихли, после чего Чудовище довольно быстро пришёл в себя, я смогла подойти и осмотреть его. К моему облегчению рана кровоточила лишь чуть, что подтверждало её магическую природу, в обычной жизни Чудовище не отделался бы так легко.

— Кы-ыса…  — слабо сказал он. — Плохо…

Я чуть было не испугалась, что начался рецидив умственной отсталости, но сообразила, что этот лепет прозвучал на анималингве.

Я была очень зла.

— А так тебе и надо. Трудно было подождать, пока он сам отвалится?

— Трудно. Трудно ждать…  трудно быть некрасивым…  и глупым…

Если он собирался меня разжалобить, то ему это не удалось — от испуга вся жалость испарилась. Меня потряхивало.

— Зато сейчас такой красавец стал, — съязвила я, разглядывая его перемазанную кровью физиономию. — Вставай, пойдём мыться.

Чудовище, покряхтывая, поднялся и на свой валявшийся неподалёку рог даже не посмотрел. Первым делом он в радостном предвкушении ринулся к зеркалу.