Лабиринт

С того дня Сёдзо ни о чем больше не мог думать. Кидзу с геометрической точностью начертил перед ним два Китая. И Сёдзо, словно ученик, впервые постигший топологические свойства угла или круга, понял, на каком пересечении линий он стоит сейчас как солдат и куда его заставляют двигаться. Больше всего его угнетала мысль, что стрелять во врага — это все равно что стрелять в самого Хуана, в его братьев, в его друзей. Он признался Кидзу, что уже стрелял в них, убивал. Это его очень мучило и в то же время мешало собраться с духом, немедленно бросить оружие и бежать, как советовал Кидзу, в Яньань или еще куда-нибудь.

Естественно, что на войне приходится убивать людей. Но ведь тогда это было обычной перестрелкой с партизанами, не было тем вынужденным действием, когда если ты не убьешь, то убьют тебя. Причиной была всего лишь одна пуля. Словно брошенный кем-то камешек, случайно угодивший в оконное стекло, она со звоном ударилась о его каску. Стрелял ли тот человек или кто другой, было неизвестно. Но Сёдзо пришел в ярость. Обезумев, не помня себя от гнева, он бросился за ним и швырнул в него ручную гранату. Была ли это просто ярость? И что именно вызвало у него этот приступ безумия?

Сёдзо мог восстановить в памяти все до мельчайших подробностей, начиная с того момента, когда разорвалась граната и упал мужчина в синей одежде, укрывавшийся за ююбой. Он помнил, как вскочил, метнул гранату, как потом, упав на землю, стремительно пополз назад через поле густой пшеницы. До сих пор он помнит, как покорно ложились под его руками упругие колосья пшеницы, помнит ее запах... До этого случая он никогда не проявлял такой жестокости, как остальные его товарищи, даже при реквизиции продовольствия, а тут уж трудно быть чересчур деликатным. Чем тщательнее крестьяне прятали продукты, тем больше его мучила совесть, когда приходилось отбирать у них два-три яичка или пучок лука. Их пустые кухни еще больше, чем неприглядный вид хижин, свидетельствовали о горькой нищенской жизни, и Сёдзо всегда было мучительно стыдно, что он один из тех, кто коллективно творит вопиющую несправедливость по отношению к крестьянам этой страны. Он все еще оставался человеком, несмотря на то, что одет был в военную форму и держал в руках ружье. Но какая невероятная перемена мгновенно произошла в нем, когда солдаты открыли огонь по атаковавшему их противнику. Тогда он лишь стрелял, стрелял и стрелял. Больше он ни о чем не думал и ничего не чувствовал. И довела его до бешенства всего лишь одна пуля, слегка царапнувшая каску. Теперь он не мог думать о своем поступке иначе, как о злодеянии, совершенном в припадке внезапного умо-. помрачения.