Лабиринт

— Ветер-то новый — паруса старые. Сигач, как полагалось раньше, обошел всех нужных людей, заручился поддержкой и мотанул в заграничный вояж, в Париж, не куда-нибудь. Вернулся через пару недель, довольный, всем сувенирчики разнес, заодно и тылы проверил. Будущей своей заместительнице французские духи отвалил, она так ему в преданности клялась, аж слезы на глазах… — Отец едко усмехнулся, покачал головой, продолжил рассказ: — Наступают выборы. Чувствует Сигач по атмосфере в зале, что-то не то происходит. Какие-то люди между рядами шныряют, с народом шепчутся, и все его враги, сколько нажил в райкоме, в первых рядах сидят и вроде незримо, но все же суетой дирижируют. Постарались, выходит, пока он по заграницам шастал. И многие из тех, с кем он хороводил, первыми на трибуну лезут, несут про него такое, чего он и сам про себя не знал. И жестокий он, и карьерист, и дочке квартиру получил по блату… Прямо как в анекдоте. Когда выбирали раввина, кто-то ляпнул: «У него дочь проститутка». Тот возмутился: «У меня нет дочери!» А его враг плечами пожимает: «Мое дело сказать, ваше разбираться…» Словом, нужное количество голосов набрала та стерва, что замшей к Сигачу намечалась и овечкой прикидывалась… Иду я сегодня мимо исполкома, Сигач из подъезда вываливается. В одной руке пачечка книг, бечевочкой перевязана, в другой кейс и ботиночки в целлофановом пакете — все, что нажил за верную службу. Жалкий такой, чуть не плачет. Я, как водится, посочувствовал: работу по нынешним временами найти непросто. Но не скрою, подумал: «Так тебе и надо, демократ паршивый, поиграл в свободу, собирай игрушки и мотай на все четыре стороны».

Вика привыкла к тому, что отец смакует промахи и ошибки своих сослуживцев, и хорошо усвоила ироничную самодовольную улыбочку отца, которой он сопровождал свои рассказы. Ей тоже нисколько не было жаль растяп и неумех, не выдерживающих жестокой борьбы. Не могут выстоять, пусть мрут как мухи!

Вика посмотрела на мать. Она сидела ссутулившись, опираясь на стол, словно что-то тяжкое навалилось на нее и не дает разогнуться. Потом, наверное, совершив усилие над собой, она проговорила глухо, натянуто:

— А мне, Витя, вашего Сигачева жаль. Партократы, демократы, в драке вы забыли, что все вы люди. Не знаю, какой человек твой Сигачев, но человек же… Что же ты его беде радуешься?

Отец тарелку отставил, пошел руки мыть и — к телевизору. А Вика с горечью подумала: «Зачем она его поперек шерстки? От такого занудства не то что к другой бабе, за тридевять земель убежишь. В кои веки сели вместе поужинать, так надо было права качать, портить всем настроение».

— Пойду прогуляюсь, — сдержанно сказала Вика матери.

— Уроки сделала? — Мать только и интересовало, чтобы ее дочка сыта была, обута-одета и уроки учила, а что у нее на душе да на уме, никто у нее не спрашивал.

— Па, — заглянула Вика в комнату, где стоял телевизор, — я пойду… — и осеклась.

Отец храпел в кресле, нижняя челюсть отвалилась, как у старика, а он ведь еще не такой старый, недавно ему отмечали тридцать пять…

На улице, в скверике, Вика вздохнула легко. Тут она скидывала с себя все школьные и домашние неприятности, освобождалась от неудобных вериг добропорядочной школьницы и становилась сама собой. Не последней спицей она была в колеснице подростковой вольницы, живущей, как ей вздумается, по своим законам. Как-никак девчонка Дикаря, королева. И казалось, так будет всегда, даже и не возникала мысль, что Дикарь от нее к другой намылится. Но может, еще обойдется?..

Вика очень надеялась припереть Кирилла к стенке, по-хитрому выведать, что у него на уме. Но Кирилла в сквере не оказалось. С Настёной и Катюхой обшарили они весь сквер вдоль и поперек. Вика нервничала, но виду не подавала. Злословила с девчонками по обыкновению, подшучивала над всеми, кто на пути попадался, и громко смеялась, чтоб все слышали, как она веселится. Вику воротило от этого пира во время чумы, по иначе нельзя — дашь слабинку, задерут как Сидорову козу!

Колюня углядел Вику с девчонками издалека, завыл на всю аллею:

— Сема, подруливай!

Вика вроде нехотя, ленивой походочкой поплыла на зов, а Настена с Катюхой последовали за ней в фарватере. Пупонин подвинулся, освобождая место рядом с собой. Он и Лында сидели на спинке скамейки, вокруг них толпились знакомые ребята, каждый вечер отирающиеся возле Дикаря, Лынды и Пупка.

Дикаря все смертельно боялись, Лынду любили. Лында был среди всех парней в округе самым длинным и самым добродушным. Рядом с Кириллом он старался не выпячиваться, не лезть на первые роли, но ребята тянулись к нему, потому что он, как никто другой, умел балагурить, а анекдоты сыпались из него словно из рога изобилия. Лында удачно устроился грузчиком на овощную базу, таскал оттуда друзьям яблоки и апельсины, понемногу конечно. Когда получал зарплату, не жадничал, на всех покупал вино и сигареты, да и так, по будням, все кому не лень у него стреляли и сигары, и деньги. За веселый прав и широкий карман Лынде прощали любые шуточки, и все сходило ему с рук, что не сошло бы другому.