Лабиринт

Сегодня Сосновский пришел в институт в новом, отлично сшитом черном костюме, зная, что этот день скрестит на нем все взгляды, и готовый к этому. И когда он появился в аудитории, где должна была состояться кафедра, что-то особенно легкое почудилось мне в его подтянутой фигуре, легкое до щеголеватости, презрительно-легкое, легкомысленно-легкое почти. Что-то было в нем несерьезное, ироничное — и в его зеленых насмешливых глазах, которые, чуть улыбаясь, пробежали по нашим лицам, и в той стремительности, с которой он опустился на стул, забросив ногу на ногу, с портфелем на колене, и в том, как откинул назад голову, выпятив крупный острый кадык. Он так и слушал — сначала Гошина, потом декана, потом Веронику Георгиевну Тихоплав — раздражающе-спокойно, прищурив насмешливые глаза — происходящее, казалось, не удивляло, не поражало его своим очевидным абсурдом.

Однако странно — ни Гошин, ни остальные ни слова не сказали о Сосновском. И когда он выступил — его слушали с каменными лицами. Его как будто никто не слышал. Он с блеском опроверг все, в чем нас обвиняли. Его остроумие сверкало, как шпага. Но шпага колола пустой воздух. Он говорил о наших статьях, о том, что в них пульсирует живая, ищущая мысль, особенно остановился он на Рогачеве.

— Вы кончили?— сказали ему, когда он на секунду смолк.

— Аркадий Витальевич тут с благоговением произносил имя Белинского,— того самого, которого в свое время исключили из университета за неуспеваемость...

— Сейчас мы говорим не о Белинском, а о наших студентах,..

— Мы говорим о будущих Белинских!..

— Вы кончили?..

— На сегодня — да!..

— Я не считаю, что авторы статей для студенческого сборника совершили непростительные ошибки, — сказала Варвара Николаевна. — Я ни на минуту не сомневаюсь в их честных намерениях...

Ковылин говорил долго, как всегда плавно жестикулируя длинными руками. Он назвал выступление газеты ярким проявлением заботы об идейном воспитании студенчества, однако чрезмерно поспешным и едва ли не более запальчивым, чем убедительным... На многих лицах при этом проступили улыбки. Но мне казалось — оба чего-то не договаривали, чего-то самого главного. Они оборонялись, а нужно было наступать!.. Нужно было...