Квинт Лициний 2

"Так, — лениво ковыряясь уже во втором стаканчике, думал я, ожидая Ваню с добычей. — Пару рулонов джинсы куплю с заднего хода. Даже знаю у кого и где. Греческая – нормальная, разницы никто не заметит. Нитки… Нитки пойдут обувные нейлоновые, пару катушек с "Красного треугольника" у работяг куплю и проварю в луковой шелухе до цвета охры. Самое то будет. Штампы на карман джинсы еще, слава богу, не ставят. Ручной пресс для установки клепок и пуговиц найду. Чтоб в СССР да ручного пресса не найти? Решу. Оверлок и петлепробивочная машина – вот без них никак. Ну, на первых порах можно будет в Доме Быта договориться об использовании. Много ли мне надо? Минут пятнадцать поработать, пока они курят. А перекуры у них дли-и-инные. А там посмотрю, может куплю у кого старые-списанные. Решить бы еще, куда их ставить… Ну да ладно, вроде все складывается в первом приближении. Остается Ваню озадачить".

Мы зашли в "Чайку", и Ваня действительно озадачился:

— Зачем тебе эти наборы? — выпучил он глаза. — Их мореманам цеховики оптом заказывают. Тебе-то зачем?

— Денег предки мало дают, жмутся, — хмуро пояснил я, — а знаешь, сколько стоит вечером девушку выгулять на дискотеку во Дворце молодежи? Ну, если не жаться, конечно? С соком манго там, бельгийскими конфетками и прочими прибамбасами? Много, причем от слова очень. Так что пора и мне вспомнить, что труд сделал из обезьяны человека.

— И что?!

— Во, посмотри рубашку, — я распахнул куртку. — Нормуль?

Гагарин с подозрением изучил, даже пощупал.

— Ну, нормуль. Хорошая. И что?

— Я сам сшил.

Ваня закашлялся.

— Врешь!

— Ха! У меня в этой области, между прочим, талант зарыт. Люблю и умею. Хобби такое. Так что, Ваня, будем сотрудничать дальше и глубже.

Он с большим сомнением воззрился на меня:

— В смысле, буду тебе эти наборы лейблов, пуговиц и заклепок у мореманов покупать?

— Не только, Ваня, не только. Еще ты сбывать будешь.

— Да меня местные за самострок… Если я попытаюсь втиснуться со своим…

— Спокойствие, Ваня, только спокойствие. Не через галёру, а дешево, через комки. За хороший процент для тебя, конечно. Я бы и сам, но у меня паспорта пока нет. Смотри, — начал делиться я своими расчетами, — я прикинул, себестоимость одной пары джинс порядка тридцати-сорока рублей.

— Себе… что?

— Стоимость всех расходуемых материалов, — пояснил я, раздраженно закатывая глаза к потолку, — джинсы я, когда налажусь, могу за вечер шить. Предположим, ты через комки… Все время разные, заметь, комки! Будешь сдавать по сто пятьдесят. Как думаешь, будут уходить?

— Ну, если самострок не слишком палевый…

— Обижаешь. Ты не отличишь.

— Это вряд ли, — усмехнулся он, — его всегда видно.

— Посмотрим, — я демонстрировал непоколебимую уверенность, и Ваню это несколько смущало.

— Если не палево, то за сто пятьдесят через комок улетит, — подвел он черту.

— Отлично. Значит, материал сороковник, комиссия семь процентов от цены – это десять с полтиной… Остается, округляя, сотня. Двадцать тебе, устроит? С каждой проданной пары?

— А если возьмут?

— А что мы делаем плохого? Это даже не спекуляция. Шью я сам, никого не эксплуатирую. А что сильно похоже на оригинальные, так у нас статьи за это нет, и не скоро будет.

— И что, по двадцать пять пар в месяц будешь делать? — он хищно наклонился.

— Разогнался. Я тебе что, раб на галере, так пахать? Три-пять в месяц. Столько мне пока хватит. Ну, по рукам? — спросил я, уже не сомневаясь в ответе.

Оставив Ваню дожевывать обед, я расплатился и ушел.

"Лед тронулся! Лед тронулся, господа присяжные заседатели", — усмехнулся я парапету канала Грибоедова и, пройдя всего несколько шагов, остановился, как громом пораженный. Между фонарными столбами, поперек дороги раскачивалась на ветру растяжка, приглашающая на спектакль "Разговор с Лицинием" в театр комедии.

— О как! — пробормотал я вполголоса, отойдя от столбняка, — нет, ребята, пулемета я вам не дам. А вот "Красную звезду" перечитаю.

Воскресенье, 25 сентября 1977, день

Павловский парк

Середина сентября выдалась хоть и сухой, но зябкой и ветреной, словно хотела побыстрее намекнуть школьникам, что все, баста, каникулы закончилось, пора впрягаться. Но потом природа смилостивилась, и днями парным воздухом разливалось по улицам и дворам бабье лето. С утра, если выйти чуть с запасом, можно было неторопливо идти вдоль фасадов по солнечной стороне и беззаботно щуриться, впитывая лицом ласковое тепло.

В такие моменты в теле тугой струной вибрировала радость жизни, и я физически ощущал правильность всего происходящего. Где-то далеко, в сумраке прошлого, осталось циничное будущее с людьми, которых уже ничем нельзя удивить. Пусть, твердил я про себя, пусть лучше придут те, кто умеет жить щедро, отдавая так, что, вопреки всем законам природы, у них прибывает и не кончается. Пусть, молил я, пусть то жуткое будущее разойдется в потоке времени, как расходится в океане извергнутое осьминогом чернильное пятно – без следа. И кол тому будущему в могилу, заканчивал я тихим шепотом свою утреннюю молитву.