Квартира (рассказы и повесть)

Андрей Леонидович вышел из-за стола, с одной стороны разгруженного, но зато заваленного книгами с другой, поздоровался за руку, пригласил садиться на диван. Из-за спинки второго дивана поднялась лохматая голова Павлика, выставились его любопытные глаза. Андрей Леонидович взял листки, почти точь-в-точь как недавно это делал Коханов, тщательно осмотрел, близоруко вглядываясь в каждый, и потребовал, ни к кому не обращаясь:

— Очки!

Христина Афанасьевна неслышно порхнула к столу. В следующий миг Андрей Леонидович, уже в очках, сосредоточенно сопящий, кидающий из одного угла рта в другой потухшую трубку, погрузился в чтение.

— Спички, — едва внятно пробормотал он.

Сергей с готовностью поднёс огонь. Он не спускал глаз с профессора. Не здесь — там, в далёких древних временах Андрей Леонидович. Шевелятся волосы, волнами перекатывается седой пушистый вал вокруг мощной головы. Ходят, вздуваются желваки, двигаются насупленные густые брови, и трубка покачивается — вверх-вниз, вверх-вниз. Бормочет профессор, хмыкает, усмехается сам себе. Опять погасла трубка! Отшвыривает её в угол дивана, ругается невнятно и вдруг: "Ха!" Прищурясь, не выпуская листков, проковылял к шкафу. Быстро отыскал нужную книгу, вернулся с ней, читая на ходу. Потрёпанная, рыжеватая от времени, старая книжка. "Сколько же ей лет?" — подумал Сергей.

— Андрюша, — не выдержала Христина Афанасьевна, стоявшая возле дивана в ожидании.

Он рассеянно кивнул.

— Да, да, сейчас. — И вдруг издал хищный радостный возглас: — Сарынь на кичку!

В этот момент распахнулась дверь кабинета, и вошёл Александр — в плаще с поднятым воротником, с мокрыми от дождя волосами, казавшимися смазанными маслом и тщательно прилизанными. Небрежно кивнув сидящим на диване Сергею и Коханову, он вынул из портфеля свиток тонкой сероватой бумаги.

— Успели, — коротко сказал он, протягивая отцу свиток.

Андрей Леонидович отбросил листки, книгу и с той же жадностью, с какой только что разглядывал листки, схватился за принесённые Александром бумаги.

— Извините, — пробурчал он, качнув головой.

Это были два куска, явно отрезанные от рулона, довольно широкие и длинные, так что Андрею Леонидовичу приходилось вытягивать руку, чтобы развернуть их во всю длину.

— Любопытно, любопытно, — бормотал Андрей Леонидович, сравнивая, сопоставляя между собой таблицы. — Значит, здесь, — он приподнял первый лист, — Полтавская битва? А здесь, — он потряс другим, — Прутский поход?

Прежде чем ответить, Александр склонился над бумагами, внимательно рассмотрел их и только после этого ответил:

— Совершенно верно.

В этой его неторопливости, с которой он разглядывал листки, в твёрдости тона, с которой произнесено было "совершенно верно", в прилизанности волос и надутости щёк — во всём его облике было нечто основательное, но и отталкивающее. От Сергея не ускользнуло, как Андрей Леонидович слегка поморщился, когда Александр произнёс эти два слова.

— Итак, в день блистательной победы под Полтавой, двадцать седьмого июня… По старому стилю — это учли? — вдруг с беспокойством спросил Андрей Леонидович.

— Разумеется. И стиль, и високосные годы — всё это заложено в программу.

Александр сложил руки на груди, вскинул, чуть повернув, голову и стал похож на императора Наполеона, только без треуголки.

— Итак, в день блистательной победы под Полтавой, двадцать седьмого июня одна тысяча семьсот девятого года у его царского величества Петра Алексеевича ритмы физические и эмоциональные были в состоянии упадка, ритмы же интеллектуальные — на подъёме. А в чёрные дни Прутского похода… — Андрей Леонидович развернул второй лист, и Сергей, пока тот держал лист в развёрнутом виде, успел заметить даты: "1.1711… 12.1711", — у Петра Великого ритмы физические и эмоциональные были на подъёме, но зато интеллектуальные — в глубоком упадке. М-да…

Подумав над развёрнутыми листами, Андрей Леонидович решительно скрутил их и, похлопав по колену, сказал:

— Возможно, поэтому Пётр ринулся в этот авантюрный марш-бросок к деревушке Станилешти? Пожалуй, это единственный случай, когда военный гений вдруг изменил Петру. Хотя, разумеется, были и объективные причины: неповоротливость тогдашних войск, антироссийские настроения придунайских воевод, измены, внезапное выступление крымского хана, наконец саранча, которая сожрала все посевы и травы Молдавии и Северной Валахии. Но всё же интеллектуальные ритмы — в упадке..

— А Нарва в тысяча семисотом году? — с ядовитой усмешкой спросил Коханов, выдвинувшись из-за Сергея. — Там же наголову.

— Хе! — воскликнул Андрей Леонидович. — Нарва тысяча семисотого была без Петра: царь в это время был и Новгороде, тряс новгородских купцов, собирал деньги с монастырей.

Коханов побагровел от смущения, но, упрямо не желая сдаваться, пробормотал, что, дескать верно, Петра не было, он забыл про это, но, дескать, всё равно, коли Пётр претендовал быть царём и полководцем, то не только победы, но и поражения — его.