Квартира (рассказы и повесть)

Сергей кивнул, впрочем, без особой охоты. Он уже догадался, куда клонит Коханов, и связываться с ним ему не очень-то хотелось.

— Давай-ка сбегаем вечерком, — сказал Коханов тоном скорее указания, чем просьбы. — Проверим, что за профессор.

— Не могу вечером — занят.

Вечно насмешливые нотки в голосе, нотки превосходства и пренебрежения, чуть презрительный взгляд — всё это и раньше не нравилось ему, он испытывал странное, злое удовлетворение.

Коханов, ни слова не говоря, нарочито медлительными движениями вынул из бокового кармана листки, развернул, расправил и начал читать:

— "Понеже не то царственное богатство, еже в царской казне лежащия казны много, нежели то царственное богатство, еже сигклит царского величества в златотканых одеждах ходит, но то, самое царственное богатство, еже бы весь народ по мерностям своим богат был самыми домовыми внутренными своими богатствы, а не внешними одеждами или позументным украшением, ибо украшением одежд не мы богатимся, но те государства богатятся, из коих те украшения привозят к нам, а нас во имении теми украшениями истосчевают. Паче же вещественнаго богатства надлежит всем нам обще пещися о невещественном богатстве, то есть о истинной правде. Правде отец бог, и правда велми богатство и славу умножает и от смерти избавляет, а неправде отец диавол и неправда не токмо вновь богатит, но и древнее богатство отончевает и в нищету приводит и смерть наводит… — Местами было неразборчиво, и Коханов пропускал эти места. —.. То бо есть самое царству украшение и прославление и честное богатство, аще правда яко в великих лицах, тако и в мизирных, она насадится и твёрдо вкоренится и вси яко богатии, тако и убозин, между собою любовно имут жить, то всяких чинов люди по своему бытию в богатстве доволни будут, понеже правда никого обидить не попускает, а любовь принудит друг друга в нуждах помогати. И тако вси обогатятся, а царския сокровища со излишеством наполнятся и, аще и побор какой прибавочной случится, то, не морщася, платить будут…"

Бумаги были старые, чернила выцветшие, бледнокоричневые, чуть скрасна, ровный каллиграфический почерк с завитушками. Пока Коханов расправлял второй лист, Мартынюк сказал, сплюнув на сторону:

— В музей сдать. Авось пятёрку дадут.

— Дура! Пятёрки на уме! — закричал вдруг вспыливший Кузичев. — Ты понял, о чём толкуется? Понял?

— Да понял, чего не понять. По-русски написано.

— А понял, так не галди. Читай! — повелел Кузичев Коханову.

— "Да, я желал, чтоб и другие разделяли мою уверенность, — если хотите, детскую, утопистскую, никогда не злую, всегда добрую, — что придёт пора, когда для счастливого человечества… — Коханов помычал, силясь разобрать слова, и, пропустив, пошёл читать дальше: — Всё в обществе и природе перейдёт в стройную гармонию: труда тяжкого, удручительного не будет, всякий акт жизни человеческой будет актом наслаждения, и что эпоха всеобщего блаженства настанет!.. Вот моё признание, которого вы не спрашивали… Если пламенное желание добра, не знавшее пределов, кроме общего блага всех и каждого, если страстное влечение всё знать, всё взвесить своим умом есть преступление, то… Но знайте, — развеется ли прах мой на четыре конца света, вылетит ли из груди моей слабый вздох среди тишины подземного заточения, его услышит тот, кому услышать следует, — упадёт капля крови моей на землю… вырастет зорюшка… мальчик сделает дудочку… дудочка заиграет, придёт девушка… и повторится та же история, только в другом виде. Закон судьбы или необходимости вечен… Но тогда, вероятно, ни вас, ни меня не будет…"

На третьем, самом потёртом листке было написано:

— "Я есмь Истина. Всевышний, подвигнутый на Жалость стенанием тебе подвластного народа, ниспослал меня с небесных кругов, да отжену темноту, проницанию взора твоего препятствующую. Я сие исполнила. Все вещи представятся днесь в естественном их виде взорам твоим. Ты проникнешь во внутренность сердец. Не утаится более от тебя змия, крыющаяся в излучинах душевных. Ты познаешь верных своих подданных, которые вдали от тебя не тебя любят, но любят отечество; которые готовы всегда на твоё поражение, если оно отмстит порабощение человека…"

— Вот так, мужики, — значительно, как бы подводя итог своим собственным мыслям, произнёс Коханов.

— М-да, — произнёс Кузичев. — Сказано — не вырубить топором. — Он перевёл взгляд на Сергея. — Своди Коханова, интересно узнать, кто писал. Профессор-то наверняка должен знать.

Мартынюк махнул рукой — дескать, нашли, чем баловаться, — и, поднявшись, похлопал себя по ляжкам.

— Говорю, в музей снести, купят.

— Обормот, — беззлобно ругнулся Кузичев.

— А может, сейчас? Давай! — загорелся Коханов. — Ну!

Сергей вопросительно взглянул на Кузичева.

— Только по-быстрому, — соблаговолил тот.

Сергей и Коханов вскочили и загрохотали вниз по лесам.

15

Андрей Леонидович готовился к поездке в Москву и был, по словам Христины Афанасьевны, "занят до чрезвычайности". Однако, когда Сергей рассказал про их дело и показал листки, она немедленно направилась в кабинет. Сергей и Коханов были тотчас же приглашены для разговора.