Кузьма Минин

И, как всегда, перед его глазами открылись родные волжские просторы.

Еще беспокойнее забилось сердце: скоро ли вернутся из Москвы Мосеев и Пахомов, скоро ли он узнает от них всю правду о Москве и о Ляпунове?..

* * *

Освобожденные из клети воротынские побежали в слободу к Минину. Не впервые бегут сюда с воеводского двора освобожденные узники. Кузьма встретил их радушно, угостил брагой. Приказал Татьяне Семеновне обойтись с ними, как с самыми дорогими гостями. Она сделала над собой усилие, чтобы выглядеть ласковой. Только боязнь разгневать Кузьму заставила ее притворяться, не то выгнала бы она непрошеных гостей вон из своего дома и дверь бы заперла на крючок. Другое дело – монахи и монашенки. Но их недолюбливал «сам». По этой причине нередко бывали с ним споры.

– Ничего, братцы, потерпите, – ласково утешал Минин своих гостей. – Близко время – оживем и мы. Все пойдем воевать. Война, она равняет. Чует мое сердце – не обойдется без нас.

Воротынские слушали со вниманием.

– Оно будто бы и так… В народе слух есть… – сказал старший из них, дед Ипат. Лица остальных оживились. Дед, добродушно обращаясь к Татьяне, продолжал: – Терпеть-то трудно… Тяжко! Поместье наше Неупокоевское по воровской даче переходит из рук в руки… И не знаем, кого признавать хозяином… Спорили дворянин Нормицкий с дворянином Чуркиным… Нормицкий, завладев землею по грамоте царя Шуйского, порол нас, что мы-де считаем хозяином Чуркина, а Чуркин, взяв опять именье по указу воровского царя Дмитрия, порол нас сильнее, что мы-де прилепились к Нормицкому, а бояре московские дали арзамасскому воеводе грамоту, – де поместье отказано князю Семену Звенигородскому… Иван Петрович Чуркин-то, не желая уйти из поместья, не признал хозяином князя Семена, а князь Семен, став владетелем, порол нас: зачем слушали. Ныне пришел приказ от «троеначальников»[39] признать владетелем поместья и всей пашни пахотной и непахотной князя Воротынского… Князь Семен стоял на своем, а Воротынский, быв хозяином, лютому сыску подверг мужиков… Забудьте, мол, князя Семена теперь я владыко! Пришли с челобитием к воеводе Андрею Семенычу… И плети принесли ему. Думали, не заступится ли? А нас заперли в подклети и поносили всяко. Как тут вот быть-то?

Минин задумался.

Недовольство крестьян росло с каждым днем. В последнее время дарственные грамоты на поместья сыпались одна за другой. Менялись власти в Москве – менялись и хозяева у помещичьих крестьян. Никогда крепостные крестьяне не были такими обездоленными и униженными, как в эти годы. Немало было «спорин» у крестьян с помещиками. И никогда до той поры так не тянуло бежать с помещичьей земли, как теперь.

– Кому ныне угождать?! – уныло и робко вторили деду Ипату его товарищи. – Да и голодно так-то… Порядка нет.

Кузьма ободрил крестьян. Настанет порядок, когда враги и бояре-изменники будут изгнаны из Москвы.

Какая будет потом власть, Кузьма и сам того не знал, но то, что враги должны быть изгнаны из Москвы и что государство должно управляться своими, московскими людьми, это он твердо себе усвоил и это же внушал крестьянам.

Воротынские ушли от Минина обласканные, приободрившиеся.

«Как услышите о том великом деле, идите в Нижний без страха, не боясь наказания, – шепнул им на прощанье Кузьма, – токмо до поры молчите о том, чтобы воровские люди не прознали и помеху какую не учинили».

Через сад, задней калиткой, проводил их Минин к погосту Похвалинской церкви, хоронясь в гуще деревьев и кустарников, чтобы никто не видел.

– Молвите о том же и шабрам своим, – вдогонку напутствовал их Кузьма.

– Ладно, Минич! Молвим. Нешто можно такое среди своих таить?

Расстались.

Татьяна Семеновна не могла смолчать. Надумала испугать мужа дворянами. Вот, мол, узнают они, что «ты мутишь мужиков, тогда житья тебе не будет, убить могут где-нибудь из-за угла». Дворяне – народ опасный, особенно теперь. И поляки всегда примут сторону дворян, если дело коснется бунта.

– Дороги твои сорок соболей, а на правду и цены нет… Она сильнее всяких дворян… Хоть на огне сожги меня, не отступлюсь! Чего мне бояться? От всякой смерти не набережешься… На том свете страшнее будет – и то не робею… А убьют, ты обо мне помолишься. Не так ли?

Татьяна Семеновна испуганно всплеснула руками:

– Господь с тобой! Чур-чур меня! Проси у бога прощенья скорей!.. Ну, ну!

Кузьма перекрестился.

Взял топор. Рассмеялся.

– Спасибо. Напомнила мне. Надо дров пойти поколоть… Мало уж их там.

И ушел.

IV

Третьего июня 1611 года пал Смоленск.