Кузьма Минин

– Ну, уж увольте, – пробормотал Биркин. – Уйду я от вас! Чем лаптю кланяться, поклонюсь уж лучше сапогу. Бог с вами!

Кузьма отвернулся к татарскому начальнику:

– А ты, Лукьян, тоже с ним?

Стройный, средних лет, с добродушным русобородым лицом, мурза встал, приложил ладонь к груди и слегка поклонился:

– Татары сказали: «Помогать!» – я и буду помогать… Зачем пойду в Казань? Меня ругать будут в Казани.

– Стало быть, остаешься? Добро! Казанские татары радеют о государстве лучше казанских дворян.

На следующий день Биркин повел свое войско обратно в Казань.

Боярин Морозов, бывший казанский воевода, пришел к Кузьме с поклоном. Забыл и свою боярскую спесь.

– Бог спасет тебя, Кузьма Минич, благодарствую, что прогнал Биркина!.. Будь проклят он вовеки! Он и дьяк Шульгин! Воры они, воры! Выжили они меня из Казани.

– Ты чего же, боярин, раньше молчал?

– Боялся.

Минин покачал головою: ему непонятна была эта боязнь.

О размолвке Минина с Биркиным слух прошел по всему ополчению. Гаврилка с товарищами повсюду говорили: «Минич выжил казанских зазнаек вон из Ярославля, не принял их в ополчение за их бездельные речи про царский выбор…»

С отрядом стрельцов Кузьма смелым налетом окружил большую разбойничью шайку, много бед причинявшую ярославцам, и взял в плен прославленного атамана шайки Петра Отяева. Его судили на площади всенародно и отправили под сильным караулом и в цепях в Соловки «для неисходного сидения» в земляной тюрьме. Отяев тоже был некогда вельможею: стольник тушинского самозванца – он состоял с Филаретом Романовым в одной свите, окружавшей Лжедимитрия II, и дружил с Романовыми.

Перед отправлением его в Соловки Кузьма дал наказ Буянову не пожалеть батогов «на прощанье».

Но вот пришли отрадные вести от Черкасского из Красных Холмов. Неприятеля удалось выбить из Антониева монастыря. Воры в страхе побежали на юг. Отряды Заруцкого из-под Углича тоже были изгнаны, многие казаки побратались с ополченцами. Лопата-Пожарский тоже действовал успешно.

Он отогнал неприятеля от Пошехонья, а Переяславль-Залесский занял ополченский воевода Наумов. Обо всех этих победах ополчения глашатаи возвещали народу на площадях и набережной, прославляя храбрость и честность ополченских воевод.

Приехал в Ярославль и митрополит Кирилл. По просьбе Пожарского он приказал попам за богослужением молить «о даровании побед земскому вселюдскому воинству».

Власть Пожарского и Совета всея земли снова окрепла. Происки Биркина ни к чему не привели. Недовольные притихли. Число сторонников Пожарского и Минина еще больше возросло. Об избрании царя в Ярославле теперь никто и не поминал. Митрополит Кирилл на первом же собрании церковного совета строго-настрого запретил попам болтать об этом. Попы притихли.

IV

Из-за Волги надвинулась темная грозовая туча. Она быстро охватила небо.

Около шатров началась суета: втаскивали оружие, развешанную по сучьям одежду, торопливо накрывали пушки рогожами; в дула пихали солому; с криками загоняли лошадей в конские дворы.

Пала огненная стрела в Волгу. Загремел гром. На улицах бежали люди, коровы, овцы. Поднялся сильный ветер, закружились столбы пыли, потемнело в глазах, трудно стало дышать. Всё утонуло в мареве сухого бурана. В стены домишек хлестало песком, будто градом. Опять молния – и снова оглушительные раскаты грома.

Хлынул ливень. Забушевали потоки дождевой воды в канавах.

К дому Пожарского осторожно прокрались два человека. Стукнули в ворота. Вышел слуга Пожарского Сенька Жвалов.

– Чего шумите?.. Кто такие?

– Сенька, отворяй!.. Пусти! Вишь, погода!

Ворота открылись. Сенька шепнул:

– Дома нет…

– Все одно. Пусти…

– Ну-ну!..

Проскочили в сени. Начался шепот. Стрелец Ошалда, Сенькин свояк, прислал сюда, а зачем – то должно быть ему, Сеньке, ведомо.

– У Кузьмы он, – прильнул к обоим Сенька. – Грамоту послы привезли из Новгорода… Игумен Геннадий да князь Оболенский… склоняют к шведам… Признайте, мол, королевича Филиппа царем, тогда неопасно вам будет идти к Москве… В спину никто не ударит. Хотят признать… Вишь, им к Москве без того идти не мочно… Гоношат[58] все о себе больше. Установим, мол, мир с немцами и пойдем на поляков.

– Вертят кромольники!.. Царь Димитрий – свой. Ему присягнуло под Москвой все наше войско. Они же его вором Сидоркой почли! За то, что он волю народу обещал. А эти молчат… Еще бы, Пожарский небось вотчинник… На кой ему воля? Сам умыслил в цари.

– Куды тут! Во все города грамоты гонят. Ни Сидорке, мол, ни маринкину сыну – никому крест не целуйте, а ратных людей и деньги в Ярославль шлите, к нам!

– А о крестьянах-то они говорят ли?

– Не слыхать. Больше о поляках, чтоб их выгнать…

– То-то оно и есть! Нам воля нужна.

– И Заруцкого с казаками хотят побить.

Громовой удар потряс хибарку, молния сверкнула в щелях. Все трое принялись креститься, опустились на колени. Успокоившись, Сенька с горечью в голосе заговорил:

– Что же такое будет? Мало терпели казаки под Москвой, мало стояли за вас за всех, а вы собираетесь нас же бить!.. Где же правда? Господь-батюшка, чего же ты не заступишься за нас, злосчастных донцов?