Кустодиев

Вспоминая, как тщательно готовился показанный в конце марта в том же театре спектакль по маленьким трагедиям Пушкина в оформлении А. Н. Бенуа, Борис Михайлович с досадой пишет Ф. Ф. Нотгафту: «На “Пушкина” были даны месяцы, на “Скрипки” — дни. А потому, что будет из этого спектакля, положительно не знаю. Вообще (между нами, не говори “приятелям”) не работаю этой постановки, как “Пазухина”, не участвует в ней сердце. Вероятно, оттого, что пьеса какая-то нескладная. Все время хорошее в ней перебивается пошлостью и безвкусием… Весь день сижу в театре, злюсь на это — такая дивная погода… тепло, весна, и хочется куда-то на свет, землю, на солнышко — в поля…» [310]

О том же, критикуя пьесу «Осенние скрипки» и констатируя свое равнодушие к ней («…эти “Скрипки” меня не очень волнуют — лирики много, но толку мало»), Кустодиев пишет И. А. Рязановскому. В том же письме он коснулся и реакции прессы на выставленные им три новые картины: «Удостоился большой “брани” за них в нашей “уважаемой” критике, но и за то спасибо — заметили» [311].

Насчет «большой брани» — несомненное преувеличение. В основном отзывы были очень хорошими. Вот только популярный среди состоятельных людей журнал «Столица и усадьба», похвалив картину «Лето», ругнул «Красавицу», заметив, что, мол, даже в жизни редко встречается «такое нарочитое и выдуманное безвкусие» [312].

В этот приезд в Москву Борис Михайлович жил у Полевицких, давней, еще по институту, подруги жены, — актрисы Елены Александровны и ее мужа, театрального режиссера И. Ф. Шмита. Касаясь в воспоминаниях этой новой встречи с художником, Е. А. Полевицкая писала: «Он был уже тяжело болен. По ночам он кричал от боли, а за утренним завтраком — до отъезда в театр — рассказывал нам с мужем, что его мучит по ночам один и тот же кошмар: черные кошки впиваются острыми когтями в его спину и раздирают позвонки…» [313]

Находясь у них дома, Кустодиев предложил написать портрет актрисы и изобразил ее сидящей в глубоком кресле возле окна с букетом красных роз в руках. Сама актриса этот исполненный пастелью портрет считала очень удачным.

Возвратившись домой, Борис Михайлович пишет Лужскому из Петрограда: «Приехал сюда и привез из Москвы холода, дожди и снег… Холодно, тоскливо, безрадостно. А здесь еще события и на войне и в городе одно другого ужаснее… Даже свое, любимое дело кажется ненужным, и не найдешь должной энергии и сил, чтоб его делать. Но делать его все-таки надо — а потому и начинаю кое-что работать. Пишу два портрета, заканчиваю старые картины…» [314]

Среди упомянутых портретов, над которыми работал в это время Кустодиев, — заказной портрет Любови Борисовны Боргман, жены надворного советника Ивана Ивановича Боргмана, чиновника по особым поручениям при министре торговли и промышленности. «Модель» ему понравилась, портрет увлек и получился весьма удачно, пополнив галерею создаваемых художником женских образов.

Предстояло хлопотное дело — поиски новой, более подходящей для семьи квартиры. В этом помогла Екатерина Прохоровна, приехавшая погостить в Петроград. Ни сын, ни мать не могли тогда предвидеть, что это их последнее свидание.

Как-то, гуляя по Петроградской стороне, Екатерина Прохоровна приметила совсем новый дом на Введенской улице, выходящий фасадом к Введенской церкви. Место ей понравилось. Узнала насчет свободных квартир, и вполне подходящее жилище было подыскано на четвертом этаже. Подниматься и спускаться необременительно: в доме есть лифт. Три комнаты выходят окнами на север, к церкви, четыре — на юг, во двор.

Борису Михайловичу квартира тоже понравилась, и решено было немедля переезжать. Переезд совершился настолько стремительно, что вечером того же дня Борис Михайлович с Юлией Евстафьевной даже успели сходить в театр.

Кустодиев нашел мать заметно постаревшей, но, как и прежде, она была деятельной, неугомонной. Ухудшение здоровья сына вызвало у нее тревогу и боль, и она укоризненно отчитывает его: «Давно тебе писала и говорила — езжай в Астрахань, на грязи: говорят, прямо чудеса делает. А ты все по заграницам… Что-то толку от этого мало!»

Волнует ее и отсутствие вестей от другого сына, Михаила, находящегося в действующей армии. Жив ли он?

После отъезда жены с детьми в «Терем» Борис Михайлович еще около месяца прожил в Петрограде, заканчивая недоделанные работы. Матушка все-таки уговорила его проехать до Астрахани и попробовать полечить там ноги «на грязях». В начале июня Кустодиев попрощался с матерью: Екатерина Прохоровна собиралась до сентября пожить в Петрограде, у старшей дочери Александры Кастальской, а затем ехать обратно в Эривань.

Проводить Кустодиева зашел самый надежный друг, Федор Федорович Нотгафт, и посоветовал: может, и не надо стремиться в Астрахань, не очень-то он верит в «народную медицину».

Добравшись пароходом до Нижнего Новгорода, Борис Михайлович, которому дорога оказалась тяжела, повернул назад, к Кинешме.